Ревизия командора Беринга - [96]
По многим обстоятельствам представляется, что за этим решением скрывалась некая тайная причина, происходящая из личных намерений. Они хотели идти на север, чтобы необходимо стало плыть к устью Камчатки, а не в Авачу. Эти намерения достаточно ясно можно было вывести из неправильных сообщений капитан-командору, а также из соперничества лейтенанта Вакселя и мастера Хитрова...
31 октября, 1, 2 и 3 ноября не случилось ничего, достойного упоминания, за исключением того, что наши больные стали вдруг умирать очень быстро и буквально один за другим, и нам с трудом удавалось управлять судном или менять паруса. Однако мы шли к северу, до 51-го, 52-го, 53-го, 54-го, 55-го, до 56-го градуса — полностью преданные двумя людьми.
Утром 5 ноября было приказано убрать паруса во избежание посадки на мель. Все стояли на палубе и смотрели вокруг в поисках земли, потому что её наличие здесь было предсказано с математической точностью. К нашему общему удивлению случилось так, что в девять часов утра мы увидели землю...»
7
Уже давно Беринг не выходил из каюты, но туман, подлый, преследующий его туман заползал и сюда, заволакивая капитан-командора беспамятством.
Ещё со времён первого американского плавания возник в Беринге страх перед туманом. Туман всегда вызывал в нём мучительное ощущение собственного бессилия. Туман заволакивал очертания берегов, в тумане проходило судно мимо островов и земель. Потерялся в тумане со своим кораблём Чириков. Медленно заглохли в тумане звуки колокола на «Святом Павле»... Лишь шумела вода за бортом да скрипели мачты... Сейчас туманом заволакивало сознание. Размывались очертания датского города, в смертном тумане скрывались дома, ратуша, кирпичная кирка. Порою в бреду Берингу начинало казаться, что и сам он — корабль, заблудившийся в тумане среди бесконечного моря чужой страны, моря, из которого уже не вернуться к родному берегу.
Из вязкого, всё плотнее облегающего тумана Беринга вырвали 4 ноября радостные голоса офицеров.
— Мы дошли! Мы дошли, господин капитан-командор! — радостно повторял Свен Ваксель. — Камчатка!
— Ежели бы у нас была даже тысяча штурманов, и то бы им не удалось точнее проложить курс! — улыбался Софрон Хитров. — До берега нет и полумили!
Слова офицеров с трудом пробивались сквозь туман, а лиц офицеров Беринг и вообще не мог разглядеть.
Кое-как, с трудом, Свену Вакселю и Софрону Хитрову удалось растолковать командиру, что они пришли к Камчатке. Потом, немножко огорчённые тяжёлым положением Беринга, они поднялись на палубу.
Все, кто только мог ходить, были здесь. Достали план Авачи и сейчас сверяли его с очертаниями берега. Узнавали Исопу, мыс Шипунский, вход в гавань и маяк.
Но к полудню, когда рассеялся туман и была произведена обсервация по солнцу, выяснилось, что «Святой Пётр» находится между пятьдесят пятым и пятьдесят шестым градусом северной широты. Это было на несколько градусов севернее заветной бухты.
Радость сменилась унынием. И так сильно было уныние от несбывшихся надежд, что совсем обессилели ещё вчера державшиеся на ногах матросы. Ночью, когда разразился шторм, некому было залезть на мачты, чтобы подобрать паруса.
В клочья разодрал шторм паруса, разрывая сгнившие снасти...
И снова собрались офицеры в каюте у Беринга.
Софрон Хитров, ссылаясь на разрушения, которые доставил шторм корабельным снастям, а также на малое число способных работать матросов, предлагал войти в ближайшую гавань и высадиться на берег.
Хитрова поддержали Свен Ваксель и другие офицеры.
Беринг настаивал, чтобы корабль шёл в порт. Ещё оставалось шесть бочек с водой. Ещё можно было использовать фок-мачту, ставя на неё только нижний парус.
Свен Ваксель сказал, что большая часть команды считает необходимым высадиться на берег.
Беринг попросил высказаться присутствующего здесь вестового Овцына.
Свен Ваксель никогда не понимал Беринга, позволяющего своему вестовому высказывать собственное мнение. Что с того, что он бывший офицер? Волею Ея Императорского Величества он превращён в матроса и должен забыть о том, кем был когда-то. Если все бунтовщики вспомнят, кем они были, получится бунт. Как от зубной боли, сморщился Ваксель, когда начал говорить Овцын. Непочтительно говорил он, дерзко. Он считал, что надобно добираться до порта.
— Я не уверен, — сказал Овцын, — что земля, к которой подошли мы, является Камчаткой.
Это было уже слишком. Овцын не смел и вообще подавать голос в присутствии офицеров, а сомневаться в их утверждениях — это было уже наглостью!
— Вон! — наливаясь краской, закричал Свен Ваксель. — Ма-алчать, Hundsfott[10]! Каналья! Вон!!!
Овцын взглянул на капитан-командора, но тот сидел, опустив голову, и, казалось, не слышал криков Вакселя. Круто повернувшись, Овцын вышел из каюты.
Свен Ваксель, тоже покосившись на впавшего в беспамятство капитан-командора, сказал, что предлагает принять решение о высадке и всем подписаться под ним. Так и было сделано.
К ночи встали на якорь в версте от берега.
Ярко светила луна.
Около полуночи начался шторм. «Святого Петра» подкидывало волнами, трещала обшивка. Наконец показалось, что выстрелили из пушки, — это лопнул якорный канат, и судно понесло на прибрежные рифы.
Ермак с малой дружиной казаков сокрушил царство Кучума и освободил народы Сибири. Соликамский крестьянин Артемий Бабинов проложил первую сибирскую дорогу. Казак Семен Дежнев на небольшом судне впервые в мире обогнул по морю наш материк. Об этих людях и их подвигах повествует книга.
Сейчас много говорится о репрессиях 37-го. Однако зачастую намеренно или нет происходит подмена в понятиях «жертвы» и «палачи». Началом такой путаницы послужила так называемая хрущевская оттепель. А ведь расстрелянные Зиновьев, Каменев, Бухарин и многие другие деятели партийной верхушки, репрессированные тогда, сами играли роль палачей. Именно они в 1918-м развязали кровавую бойню Гражданской войны, создали в стране политический климат, породивший беспощадный террор. Сознательно забывается и то, что в 1934–1938 гг.
Выдающийся поэт, ученый, просветитель, историк, собиратель якутского фольклора и языка, человек, наделенный даром провидения, Алексей Елисеевич Кулаковский прожил короткую, но очень насыщенную жизнь. Ему приходилось блуждать по заполярной тундре, сплавляться по бурным рекам, прятаться от бандитов, пребывать с различными рисковыми поручениями новой власти в самой гуще Гражданской войны на Севере, терять родных и преданных друзей, учительствовать и воспитывать детей, которых у Алексея Елисеевича было много.
Новая книга петербургского писателя и исследователя Н.М. Коняева посвящена политическим событиям 1918-го, «самого короткого» для России года. Этот год памятен не только и не столько переходом на григорианскую систему летосчисления. Он остался в отечественной истории как период становления и укрепления большевистской диктатуры, как время превращения «красного террора» в целенаправленную государственную политику. Разгон Учредительного собрания, создание ЧК, поэтапное уничтожение большевиками других партий, включая левые, убийство германского посла Мирбаха, левоэсеровский мятеж, убийство Володарского и Урицкого, злодейское уничтожение Царской Семьи, покушение на Ленина — вот основные эпизоды этой кровавой эпопеи.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
В юности душа живет, не отдавая никому отчета в своих желаниях и грехах. Что, например, страшного в том, чтобы мальчишке разорить птичье гнездо и украсть птенца? Кажется, что игра не причинит никому вреда, и даже если птенец умрет, все в итоге исправится каким-то волшебным образом.В рассказе известного православного писателя Николая Коняева действительно происходит чудо: бабушка, прозванная «птичьей» за умение разговаривать с пернатыми на их языке, выхаживает птенца, являя детям чудо воскрешения. Коняев на примере жизненной истории показывает возможность чуда в нашем мире.
В книге "Недуг бытия" Дмитрия Голубкова читатель встретится с именами известных русских поэтов — Е.Баратынского, А.Полежаева, М.Лермонтова.
Все слабее власть на русском севере, все тревожнее вести из Киева. Не окончится война между родными братьями, пока не найдется тот, кто сможет удержать великий престол и возвратить веру в справедливость. Люди знают: это под силу князю-чародею Всеславу, пусть даже его давняя ссора с Ярославичами сделала северный удел изгоем земли русской. Вера в Бога укажет правильный путь, хорошие люди всегда помогут, а добро и честность станут единственной опорой и поддержкой, когда надежды больше не будет. Но что делать, если на пути к добру и свету жертвы неизбежны? И что такое власть: сила или мудрость?
Повесть о первой организованной массовой рабочей стачке в 1885 году в городе Орехове-Зуеве под руководством рабочих Петра Моисеенко и Василия Волкова.
Исторический роман о борьбе народов Средней Азии и Восточного Туркестана против китайских завоевателей, издавна пытавшихся захватить и поработить их земли. События развертываются в конце II в. до нашей эры, когда войска китайских правителей под флагом Желтого дракона вероломно напали на мирную древнеферганскую страну Давань. Даваньцы в союзе с родственными народами разгромили и изгнали захватчиков. Книга рассчитана на массового читателя.
В настоящий сборник включены романы и повесть Дмитрия Балашова, не вошедшие в цикл романов "Государи московские". "Господин Великий Новгород". Тринадцатый век. Русь упрямо подымается из пепла. Недавно умер Александр Невский, и Новгороду в тяжелейшей Раковорской битве 1268 года приходится отражать натиск немецкого ордена, задумавшего сквитаться за не столь давний разгром на Чудском озере. Повесть Дмитрия Балашова знакомит с бытом, жизнью, искусством, всем духовным и материальным укладом, языком новгородцев второй половины XIII столетия.
Лили – мать, дочь и жена. А еще немного писательница. Вернее, она хотела ею стать, пока у нее не появились дети. Лили переживает личностный кризис и пытается понять, кем ей хочется быть на самом деле. Вивиан – идеальная жена для мужа-политика, посвятившая себя его карьере. Но однажды он требует от нее услугу… слишком унизительную, чтобы согласиться. Вивиан готова бежать из родного дома. Это изменит ее жизнь. Ветхозаветная Есфирь – сильная женщина, что переломила ход библейской истории. Но что о ней могла бы рассказать царица Вашти, ее главная соперница, нареченная в истории «нечестивой царицей»? «Утерянная книга В.» – захватывающий роман Анны Соломон, в котором судьбы людей из разных исторических эпох пересекаются удивительным образом, показывая, как изменилась за тысячу лет жизнь женщины.«Увлекательная история о мечтах, дисбалансе сил и стремлении к самоопределению».
Автор книги Борис Алмазов не только талантливый писатель, но и известный деятель казачьего движения , атаман. Поэтому в своем новом романе он особенно колоритно и сочно выписывает детали быта казаков, показывает, какую огромную роль сыграли они в освоении сибирских пространств.
Роман Александра Бородыни «Крепостной шпион» — остросюжетный исторический детектив. Действие переносит читателя в российскую столицу времён правления императора Павла I. Масонская ложа занята поисками эликсира бессмертия для самого государя. Неожиданно на её пути становится некая зловещая фигура — хозяин могучей преступной организации, злодей и растлитель, новгородский помещик Иван Бурса.
В увлекательнейшем историческом романе Владислава Романова рассказывается о жизни Александра Невского (ок. 1220—1263). Имя этого доблестного воина, мудрого военачальника золотыми буквами вписано в мировую историю. В этой книге история жизни Александра Невского окутана мистическим ореолом, и он предстаёт перед читателями не просто как талантливый человек своей эпохи, но и как спаситель православия.
Иван Грозный... Кажется, нет героя в русской истории более известного. Но Ю. Слепухин находит новые слова, интонации, новые факты. И оживает Русь старинная в любви, трагедии, преследованиях, интригах и славе. Исторический роман и психологическая драма верности, долга, чувства.