Ретромания. Поп-культура в плену собственного прошлого - [2]

ОБЩЕСТВО. ПАМЯТЬ

Логичным образом, Рейнольдса всегда интересовали не столько личности, сколько смысловые структуры; история в её теоретическом измерении — или, как выражается сам автор в «Ретромании», история как «форма редактирования реальности», создания смыслов, позволяющих чуть лучше ощупать мир вокруг нас. Рейнольдса трудно себе представить в качестве биографа (впрочем, если фантазировать, то у него могла бы выйти отличная книжка про Боуи — музыканта, который всегда был в первую очередь собственным конструктом), зато он блистательно умеет концептуализировать хаотическое движение истории поп-культуры. Как известно, именно Рейнольдс когда-то ввёл в оборот термин «построк» (хоть и по отношению к несколько иным группам, чем бесконечные эпигоны Mogwai) и позже применил к музыке термин Деррида «хонтология». Его самый фундаментальный труд — «Energy Flash», кирпич, анализирующий британскую танцевальную культуру последних 25 лет, с примерами, анекдотами и отчётами о наркотических экспериментах. Самый, наверное, известный у нас — «Rip It Up and Start Again», история постпанка конца 70-х — начала 80-х во всём его идеологическом и акустическом многообразии, по нечаянному и счастливому совпадению вышедшая в самый разгар постпанк-ревайвла, которому Рейнольдс изумлялся сначала с пытливым восторгом ве-

п

терана, а потом уже как-то неловко-сконфуженно. В некотором смысле «Ретромания» есть ещё и в некотором смысле нечаянное покаяние за «Rip It Up», в которой нет-нет, да и прорывалось вот это типичное постподростковое и одновременно отеческое «да, были люди в наше время». Мы, между строк как бы признается Рейнольдс, и убили-с.

РЕТРОМАНИЯ

Пересказывать сформулированные в «Ретромании» идеи было бы невежливо по отношению к автору, тем более что это книга, в которой важны не столько собственно формулировки, сколько извилистый, идущий по спирали и, в конечном счёте, бесконечный путь к ним. Используя в качестве рабочего материала собственный культурный и жизненный опыт (в конце концов, всякая мания — это в первую очередь факт личной биографии, да и вышеупомянутая критическая теория подразумевает, что автор не в последнюю очередь рассматривает, как устроена его собственная голова), разговоры с музыкантами и учёными, исторические источники, смысловые сетевые связи между как будто не похожими друг на друга группами и феноменами, философские осмысления сугубо повседневных рутин вроде YouTube-вечеринок, Рейнольдс в своём поиске ответа на вопрос, откуда взялась одержимость прошлым, зарывается всё глубже в это самое прошлое — ив конечном счёте обнаруживает, что чуть ли не каждый революционный культурный феномен почтительно и неточно имитировал собственных незаслуженно забытых предшественников. Это важное умозаключение ещё и в чисто практическом смысле: в следующий раз, когда прочитаете на умном сайте или в фейсбуке очередную пылкую реплику о том, что, мол, раньше были времена, а теперь мгновения, и новых героев нет, и вообще никто из нынешних в подмётки не годится Цою, Земфире или там Джиму Моррисону, просто дайте библиографическую ссылку на эту книгу. Культура, какой она видится Рейнольдсу, — это игра с той стороны зеркального стекла; ну и, соответственно, далее по тексту.

«Ретромании» можно предъявить два даже не столько недостатка, сколько вопроса. Во-первых, как всякий философ, внимательно прислушивающийся прежде всего к бездне смыслов внутри себя, Рейнольдс, конечно, излагает взгляд, свойствен-

ный человеку, который застал — ив полной мере разделил — эпоху прогрессизма. Оптика у него в этом смысле соответствующая — в то время как было бы интересно полюбопытствовать, как вся эта спиралевидная ностальгия ощущается поколением, которое начало потреблять культуру уже непосредственно в этой доминирующей парадигме (благо именно это поколение постепенно перетягивает одеяло на себя в смысле производства собственно музыки). Во-вторых, Рейнольдс естественным образом анализирует прежде всего англосаксонскую (и даже, пожалуй, британоцентричную) версию культуры — в то время как можно предположить, что его метод анализа мог бы сработать и для других западных и околозападных стран.

ОБЩЕСТВО. ПАМЯТЬ

Впрочем, если бы автор начал разбираться в ретромании применительно к России, ему и рехнуться было бы недолго.

Первое издание «Ретромании» вышло четыре года назад — до того, как заявила о себе Лана дель Рей (ещё один плюс в копилку аргументов Рейнольдса), до того, как Канье Уэст записал альбом «Yeezus» (ещё один минус — в том смысле, что в рамках большой поп-музыки ещё возможны радикальные заявления), до того, как в массовую культуру вернулась мода на космические приключения (и плюс, и минус). По большому счёту, тем не менее, ничего не изменилось — взрыва сверхновой не произошло, и к ассортименту, предлагаемому международными музыкальными фестиваля в 2015-м, рассуждения «Ретромании» можно отнести не в меньшей степени, чем к лайн-апам 2010-го.

Но читать их по-русски сейчас интересно и важно в особенной степени, потому что если для Рейнольдса ретромания — это всё-таки симптом, то для России, пожалуй, диагноз. Время здесь не вышло из пазов, а скорее вошло в них так крепко, что уже не выбьешь. (Я отдаю себе отчёт в том, что нанизывать подобного рода метафоры — приём распространённый и не слишком благородный, но всё же не могу удержаться.) Нынешний общественный дискурс проще всего будет описать как столкновение самого разного рода реминисценций, реконструкций и ностальгий — по Сталину, Брежневу, Ельцину, Серебряному веку и даже Д. А. Медведеву; жаркие дискуссионные баталии ведутся