Республика ученых - [57]
: «Мистер Инглфилд? — : Не могли бы Вы прийти сей-час же, как мо-ожно быстрее?/Ах, Вы уже ждете меня?/Да, срочно: дело идет о жизни и смерти!»
И вновь глазеть на роскошное убранство комнаты: тут уж мы, люди Запада, непревзойденные мастера!/Какой простор для новых похищений!: наши тела пришлют нам обратно; ведь главное они заполучили! Они скрывают наши мозги в телах крупных животных; прячут их в лошадиные головы: что сделает Успенский и К°, если до октября не будет достигнута договоренность? — Выбросят мозги? Уничтожат? (После того как Грегсен покрыл им целый татарский табун кобыл — что ему, пожалуй, еще и понравилось; интересно было бы узнать, так ли это). (Или пересадят из зловредности наши мозги акуле с отвратительно большим количеством зубов?: «Для советского человека нет ничего невозможного»)./Ну, а если взглянуть на это дело без излишних эмоций, трезво взвесить все «за» и «против» — напоследок обмозгуем и этот вариант, но только уж чтобы больше не ломать над этим голову! Взять, например, этого отважного пса: чувствует ли он себя на самом деле более несчастным в собачьей шкуре, чем в бытность свою человеком? Ведь не секрет, что существуют натуры, подобные куперовскому Кожаному Чулку, словно покрытые корой отчуждения, добровольно порвавшие все привычные связи с людьми: без устали бродят они по лесам в непогоду и ветер; по-волчьи охотятся и пожирают добычу; ложем им служит старая, чудесно выцветшая трава, лампой — луна, вместо крыши над головой у них шляпа. По временам в них просыпается неутолимое желание уйти с каким-нибудь первобытным племенем, вроде индейцев, в лесные заросли, в джунгли, в тайгу: разве не может случиться так, что подобный человеческий тип добровольно — и с наслаждением! — даст превратить себя в овчарку? Ведь в этом случае он вместо шестидесяти будет пробегать по двести километров в день! И наверняка в волчьем обществе Венере Милосской предпочтут великолепную серебристо-серую волчицу, у которой кончик каждого волоска на шкуре окрашен чернью./(Да ведь тут простор для самого изысканного остроумия, масса поводов для всякого рода смешных историй: что, интересно, рычал, задыхаясь от смеха, пес Тирас, когда он тащил по улице секретные бумаги Инглфилда? Или тот, вчерашний, срочно передавший Успенскому сообщение о намерениях Инглфилда «обменяться»! — Не-ет; о большинстве людей сразу и не скажешь — по крайней мере, при нынешнем состоянии умственных способностей — что для них лучше — рыскать волком по полям и лесам или вести жизнь разумного человека?) /…/. Если только Ингл:
«Ах, мистер Инглфилд! и я уже готов был мчаться на ту сторону острова, но он остановил меня с помощью какого-то длинного черного господина: «Генерал Коффин: военный комендант нашей половины острова.»/Я уставился на новое действующее лицо и спросил (покинутый, без сомнения, всеми добрыми духами; по крайней мере в течение последних трех дней): «Я думал —: профессиональным военным запрещено вступать на территорию острова?!»: «Генерал Коффин — не является профессиональным военным: у нас ведь каждый новобранец носит в ранце маршальский жезл!»./ Вот опять один из дурацких обходных маневров, применяемых на Западе! Хотя в конституции острова, к несчастью, и содержится выражение «профессиональный военный», подразумевалось, что «солдатский дух» — и это ни для кого не было предметом дискуссии — как таковой здесь не в чести! Кажется, мы опять первыми демонстрируем свой идиотизм, прибегая к такого рода уловкам? — : «Кто, собственно, военный комендант левой половины острова?»: «Некто Охловский, пианист», сдержанно ответил Инглфилд, а я внутренне прямо-таки скрежетал: выходит, мы опять выступаем в амплуа склочника!)).
«Нет; прошу Вас; только в машине!» (в звуконепроницаемой, бронированной, сейсмостойкой, непроницаемой для радиоактивного излучения — какая она там еще была, шут ее знает)./Я начал свой рассказ./Они внимательно слушали. Задавали вопросы. (По-полководчески лаконично; я невольно сам начал разговаривать с ними в старом духе солдафонского чинопочитания; постепенно, однако, я набрался смелости и стал их даже перебивать.)./«Мистер Инглфилд?: «Пишите!» (И посыпались одно за другим приказания — краткие, жесткие, законченные фразы: всех крупных собак — «вообще крупных животных» — подвергнуть проверке и уничтожить. Предостережение всему Свободному миру острова: «Стоп! Сначала вот еще что: Инглфилд?!»:/И меня привели к присяге на книге в черной обложке, книге, в которую уже не верил ни один человек; должен был расписаться в какой-то тетрадочке, толком даже не рассмотрев, что в ней написано, не говоря уж о том, чтобы обсудить ее содержание — «Вы в курсе, мистер Уайнер?!» (Строго говоря, разумеется, нет; но что мне оставалось делать?: В конце концов я в течение своей жизни приносил присягу ровно двенадцать раз — то есть в одиннадцать (если не в двенадцать) раз больше; однажды я даже давал клятву не петь и не слагать саг. (И в конце концов оборудовал у себя в голове, в самом укромном уголке мозга, потайной ящичек, куда складывал все свои присяги и клятвы — придется и новую запихнуть туда же, ничего, поместится; и снова задвинуть крышку!)./А вы, называющие меня «фривольным» или человеком, лишенным чего-то: например, чувства родины, нравственности, принципов —: вы бы лучше ударили по груди тех, кто изобрел присягу, да хорошенько, изо всей силы, и прекрасно было бы, если бы вы занимались этим милым делом до самого вашего блаженного конца! По сравнению с вашими мои руки сохраняют лилейную чистоту: Успенский бы вас побрал!)))).
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
Русские погранцы арестовали за браконьерство в дальневосточных водах американскую шхуну с тюленьими шкурами в трюме. Команда дрожит в страхе перед Сибирью и не находит пути к спасенью…
Неопытная провинциалочка жаждет работать в газете крупного города. Как же ей доказать свое право на звание журналистки?
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
Латиноамериканская проза – ярчайший камень в ожерелье художественной литературы XX века. Имена Маркеса, Кортасара, Борхеса и других авторов возвышаются над материком прозы. Рядом с ними высится могучий пик – Жоржи Амаду. Имя этого бразильского писателя – своего рода символ литературы Латинской Америки. Магическая, завораживающая проза Амаду давно и хорошо знакома в нашей стране. Но роман «Тереза Батиста, Сладкий Мёд и Отвага» впервые печатается в полном объеме.