Решальщики. Развал/схождение - [40]

— Сразу согласился?

— Нет, не сразу. Сперва он вышел из кабинета и позвонил кому-то по телефону. Скорее всего, Комолову. А может — и… самому.

— И как долго продолжался этот телефонный разговор?

— Как долго — не скажу. Но в комнате Радецкий отсутствовал минут семь-десять… Яна Викторовна! Скажите, что мне делать?! Я… я не знаю, что мне говорить следователю? Упоминать ли мне Комолова и?..

— Извините, Петр Николаевич, но мне нужно какое-то время на осмысление. Все, что вы мне сейчас поведали, безусловно, очень важно, вот только… Ах, ну почему вы сразу всего этого не рассказали?

— Я… мне… мне было очень стыдно… Что я… ну, в общем, повелся, как последний лох… А потом, после этого убийства… Я… я испугался… Яна Викторовна! Родная! Умоляю, вытащите меня отсюда! Я для вас… Я… Любые деньги… По гроб жизни… Мне… мне здесь так страшно… Один… в четырех стенах… Кажется… у меня начинает развиваться клаустрофобия…

В крохотной комнатушке, закрепленной за Управлением «Л»,[13] бесшумно крутились бобины огромных старорежимных, способных пережить даже ядерный удар магнитофонов. Фсиновский «слухач» продолжал беспристрастно фиксировать разговор арестанта с адвокатом. Уголовные дела нескончаемым потоком шли, а контора, соответственно, нескончаемо писала…

* * *

— Слушаю тебя, Дима.

— Вы там закончили? С Московцевым?

— Яна еще в изоляторе. А я тут неподалеку, в забегаловке у Финбана. Кофием по-шараповски давлюсь.

— Понятно. Все работают в поте морды, и один только инспектор Купцов привычно бьет баклуши.

— Ни фига подобного! Я это… короче, анализирую. Ситуацию.

— Слышь, мыслитель, давай-ка напряги свой мозжечок и санализируй мне что-нить за судью Устьянцеву. Случайно не знаешь за такую?

— Как-как ты сказал?

— Устьянцева Виктория Ивановна.

— А ты зачем? С какой целью интересуешься?

— Покамест вопросы здесь задаю я.

— Устьянцева — это та самая судья. Которая… Из-за которой меня вычистили из органов. «Дело Городецкого». Помнишь?

— Даже так? Охренеть! Нет, это не город с претензиями на столичность, а самая натуральная коммунальная квартира в районе одесского Привоза.

— А с чего вдруг возникла тема с Устьянцевой?

— Потом, завтра, в конторе поговорим. А ты давай дожидайся Яну и продолжай анализировать. Если она расскажет что-то интересное, звони. Только не очень поздно: я теперь по ночам того — сплю.

— Так ты с Комаровым — всё?

— Еле-еле от этих клоунов отвязался. Хотя, клоуны, надо признать, оказались небесполезными.

— Так подъезжай сюда, к нам? Прямо сейчас и поговорим, чего время терять?

— Вот уж хренушки, мой рабочий день на сегодня «алес капут». Меня ждут ужин и красивая женщина.

— Понятно. На лицо все признаки обострения хронического Петрухинского цинизма.

— И в чем ты здесь углядел цинизм?

— В отличие от тебя, этим вечером Московцева ждут баланда и, при лучших раскладах, сокамерники-туберкулезники.

— Знаешь, дружище, на то, как именно станет коротать нынешний вечерок господин Московцев, лично мне глубоко насрать. Кесарю — кесарево, а Диме — Димино.

— Угу, и домино. О чем и толкую — законченный циник!

— Да хоть «горшком» назови! Нам, татарам, — все едино: хошь в окопе, хошь за прилавком. Лишь бы по пояс…

* * *

Петрухин не соврал: после расставания с родственничками он и в самом деле поехал домой. И не просто поехал, а по дороге сделал остановочку у цветочного павильона. Оно понятно, что при таких очевидно-невероятных раскладах изумлению Натальи не было границ и пределов.

— Ой! Привет! А я… я тебя только после одиннадцати ждала.

— Так мне чего — еще чутка пойти погулять? Кстати, это тебе!

— Ой! Цветы!.. Погоди-ка… Ну-ка, дыхни!

— Ф-ффу-у-у…

— Странно… Митя, ты меня пугаешь! Цветы, время — восьми нет. Трезвый. Что-то случилось?

— Да ничего не случилось. Хотя…

— Вот! Уже теплее! Говори!

— Мы сегодня с Купцовым и Янкой ехали… ну, в общем, по одному делу… И проезжали мимо загса. Представляешь, оказывается, на Суворовском загс есть, совсем рядом с Главком.

— Ну да, Центрального района.

— А я и не знал.

— И чего? Ехали вы?..

— Вот я тогда и подумал: а почему бы нам с тобою… Почему бы, собственно, не оформить наши отношения? Закрепить, так сказать, процессуально?

Наталья какое-то время остолбенело смотрела на своего мужчину широко раскрытыми глазами. А затем в потрясении опустилась на тумбочку и зарылась лицом в цветы.

— Петрухин. Ты что, делаешь мне предложение?

— Я? В каком смысле?.. А! Да. Делаю… Э-э! Ты чего? Ты чего ревешь-то?

— Не обращай внимания. Это я так… Знаешь, а ведь я сегодня тоже. Проезжала. По делу.

— Где проезжала?

— Мимо женской консультации.

— И чего?

— Раз дощечка, два дощечка — будет лесенка. Раз полоска, два полоска… Будет…?

— Чего будет-то?

— Ты, Митя, хотя и инспектор, но все-таки большая-большая балда, — сквозь слезы улыбнулась Наталья. — Девочка будет. Или мальчик.

— ЧТО? Правда, что ли?!! Как? Чего? Когда? А это… это точно?!

— Надеюсь. Сдала анализы, завтра пойду за результатами.

— Натаха! — просиял Петрухин. — Ты… Ты — чудо!..

* * *

Незадолго до полуночи лязгнули запоры камеры-трехместки, которую Петр Николаевич делил на пару с соседом — крепеньким еще дедком, на пятом десятке совместной супружеской жизни зарубившим свою законную топориком для разделки мяса («Достала, понимаешь, своим бубнежем, грымза старая!»). Ничего не объясняя, Московцеву велено было забрать личные вещи, а также казенные матрас, подушку и одеяло.