Res Publica. Русский республиканизм от Средневековья до конца XX века - [227]

В целом разработка Конституции 1964 г. — это чрезвычайно оригинальная попытка юридического определения идеологического мифа, предпринятая, однако, с негодными средствами. Она прекрасно показала, что коммунизм как квазирелигиозный предрассудок не поддается правовому определению и не способен стать основой движения к демократической республике и правовому государству.

Конституция «развитого социализма» 1977 г. как символ правления номенклатуры

Понятие «развитого социализма» как основа конструирования советской республиканской модели означает отказ от коммунистического идеализма периода оттепели. Конституция СССР 1977 г. справедливо интерпретируется как выражение кризиса советской политической системы на завершающей стадии ее существования. В ней четко представлены основные особенности всего номинального советского конституционализма: декларативный и условный характер прав; увязывание федерализма с национальным самоопределением; камуфлирование реальности однопартийной диктатуры советскими институтами и фикцией выборов; отсутствие полноценных правовых гарантий контроля конституционности законов. По всем этим параметрам Основной закон «развитого социализма» содержал мало нового по сравнению с предшествующими советскими Конституциями, а в известной мере представлял собой реакцию на конституционные эксперименты периода оттепели. Именно в период застоя конституционное проектирование достигает наибольшего разрыва с мировым интеллектуальным мейнстримом (включая его левую интерпретацию), что создавало очевидную угрозу сохранения когнитивного доминирования партийной элиты в обществе. Революционная утопия требовала корректировки, а последняя предполагала переосмысление идеологических постулатов системы. Эрозия легитимности советского режима привела к запуску нового конституционного цикла, завершившегося отказом от однопартийной диктатуры и формированием основ постсоветского правового строя[1853].

Завершающая фаза разработки Конституции (1976–1977 гг.) может быть определена как когнитивный редукционизм — сведение проблемы создания новой политической системы к регистрации фактических изменений в законодательстве. Завершающая группа теоретических «схем» второй половины 1970‐х гг. стремится согласовать идеологические догмы партийной программы с минимальными конституционными изменениями в рамках концепции «реального социализма». В Конституционной комиссии «не обошлось, конечно, без споров, без сопоставления различных точек зрения», но в результате возобладала установка о том, что «функции государства диктатуры пролетариата далеко не исчерпаны», а механизм, закрепленный в Конституции 1936 г., «с успехом выполняет задачи, стоящие перед общенародным государством, и будет совершенствоваться вместе с этим государством, перед которым лежит еще большой и длительный путь развития к общественному коммунистическому самоуправлению». Поскольку принципы и положения сталинской Конституции «выдержали историческую проверку временем, оправдали себя, доказали свою жизненность и действенность», задача разработчиков сводится к учету положений, вытекающих из «фактических изменений в жизни общества» — в экономической и общественно-политической основе государства, укреплении «социалистической законности», а главное — усилении руководящей роли партии во всех областях[1854].

Редукция коммунизма к социализму, а последнего к его новой изобретенной фазе «развитого социализма» выражает эти установки. Принятая Конституция СССР 1977 г. уже не содержала прямых положений о коммунизме, ограничившись более скромным «развитым социализмом». Предшествующие советские Конституции предусмотрительно отказывались от определения таких метафизических понятий, как «коммунизм» и «социализм», поскольку, по мнению Сталина, конституция «призвана регистрировать только то, что уже имеется в действительности»[1855]. В новой Конституции, как считали первоначально советские идеологи во главе с М. А. Сусловым (в 1964 г.), целесообразно, напротив, включить программные положения, что, по их мнению, соответствовало «ленинской практике». Однако отказ от идеи пролетарской диктатуры в пользу общенародного государства ставил вопрос о поддержании легитимности партии. В интернациональной дискуссии о социальной структуре советского общества было показано, что, во-первых, она претерпела радикальные изменения в направлениях, сходных с обществами западных индустриальных стран; во-вторых, место рабочего класса в этой структуре уже не определялось категориями доминирующего класса в традиционном марксистском смысле; в-третьих, политическая активность его общественных организаций (профсоюзов) была далека от утопических представлений коммунистических идеологов, демонстрируя их безвластие и подчиненную роль в однопартийном режиме[1856]. В этих условиях выдвижение постулата «общенародного государства» оказывалось в противоречии с программным положением о ведущей роли рабочего класса в условиях перехода к коммунизму, а отказ от последнего ставил под вопрос легитимность коммунистической партии как единственного выразителя воли народа.