Requiem - [6]

преодолеть ниспосланного бреда.

Ты — человек? Но духом кто ты? Кто?

Венец творенья или обреченный

на муку прах? И отстрадав — за что? —

Опять вернешься в черное Ничто,

как тень?

Иль может быть — совсем не то,

и в вечности ты бог светорожденный?

И знанье человеческое — ложь,

и ты, в свой час, преображенный Словом,

не гусеницей, ползая, уснешь, а…………..

БРЕДЕНЬ

Скит («Только выйдешь из деревни…»)

Только выйдешь из деревни —

скит в бору: изба с избой,

да у врат, за городьбой,

под шатром колодец древний.

Над колодцем наклониться

страшно, люди говорят:

бесы душу замутят,

отуманит водяница.

Да — брехня! На глуби тесной

Ключевая спит вода,

незакатная звезда —

там, в дали ее небесной.

Так и люди. — Люди тоже,

что колодцы: грех ко дну,

 а заглянешь в глубину,

совесть там звездою Божьей.

Пруд («Среди леса — затиненный пруд…»)

Среди леса — затиненный пруд,

и к воде корневинами ивы…

А поля васильками цветут,

колосятся пшеничные нивы.

Над стоячей водой — полусон,

сырость, глушь, полутьма без просвета…

А над жнивом серебряный звон

всех кузнечиков Божьего лета.

Тинный пруд так же хмур и весной:

листья мертвые, ворохи прели…

А в дубках на опушке лесной

всю-то ночь соловьиные трели!

Бредень («Бросил Федор бредень водам…»)

Бросил Федор бредень водам

повечернего затона,

за собой, на кляче, бродом

выволок на отмель Дона.

Да уж видно — незадача,

не подсек он впору бредня:

заартачилась ли кляча,

сам ли опоздал к обедне…

В бредне ракушки да тина,

ни одной рыбешки малой.

Рыболов ты, сиротина,

Федор, бродчик неудалый!

Ведьма («В новолунье, чуть смеркается…»)

В новолунье, чуть смеркается,

ведьма в дебрь идет за травами,

за опоем, за отравами.

Не дорогой пробирается,

а тропинкой от обители,

чтобы люди не увидели.

Как прокралась из полесицы —

перед ведьмой лес нехоженный,

Перевалом загороженный

в серебристых мутях месяца.

Ходит-бродит наговорщица,

по оврагам шарит-морщится.

Ищет злая, многогрешная

змей-траву и ярь болотную

на заварку приворотную.

А кругом-то тьма кромешная,

оборотень — волк шатается,

филины перекликаются.

Май («Сегодня — воскресение…»)

Сегодня — воскресение

в веселый месяц май.

Журчит листва весенняя:

— Живи, не унывай!

От утреннего холода

на сердце горячо, —

все так легко и молодо,

так девственно еще.

Еще и птичьи щебеты

звучат едва-едва…

Все тихо! Рай. А в небе-то

какая синева!

Лебеди («На острове неведомом…»)

На острове неведомом, за тридевять морей,

Зимуют, внуки с дедами, дружины лебедей.

Да, видно, воды южные не любы лебедям:

проходят зимы вьюжные, весна — и по домам!

Зовут озера синие, камыш на берегу

и гнезда лебединые в нестаявшем снегу.

Обратно стаи просятся, к теплу родной тиши.

И лебеди уносятся на Север в камыши.

Лог («В зиму долгую забытый…»)

В зиму долгую забытый

спит над озером лесок,

в белые снега зарытый

притаился волчий лог.

Темно в нем — никто не встретит,

глухи заросли берез.

Только он тебя приветит,

царь полуночи — Мороз.

Приголубит, упокоит,

колыбельную споет.

Он глаза тебе закроет

и могилу заметет.

Полянка («Заплутал охотник в лесу, чуженин…»)

Заплутал охотник в лесу, чуженин,

обратно тропы не находит, по логам

дремучим да кочкам трясин

всю ночь, как проклятый, бродит.

И заря зажглась, посветлела земля,

а чаща лесная все глуше,

не запахло по-ветру дымом жилья,

не слышно дуды пастушьей.

Ну и дебрь! Куда ни своротишь, ежом

навстречь заерошатся елки.

Оплелись коряги сухим лишаем,

ни птах, ни цвета, ни пчелки.

Минул день, другая нахмурилась ночь,

за ними еще — дни и ночи…

И брести охотнику стало невмочь,

бессонные слепнут очи.

Вековечна глушь. По звериным тропам

идет он, шатаясь, куда-то,

потерял и счет опостылевшим дням,

оброс бородой косматой.

«Уж не бред ли черный — лесной мой удел?»

гадает он, встав спозаранку…

Вдруг он видит: лес вокруг поредел

и солнце греет полянку.

На полянке соломиной крытый сруб,

обсохлый кругом можжевельник,

У дверей дуплистый развесился дуб,

под дубом старчик-отшельник.

Серебрится луч на белесых вихрах,

обрамивших лысое темя.

В полинялой ряске да в лычных лаптях,

и древний-древний, как время.

«Пожалей — взмолился охотник, — скажи

как выбраться мне из чащобы?

До лесной далеко ли отселе межи?

Поспеть домой хорошо бы».

«И, далеко, родной, — прошамкал старик, —

то пращуры пращуров знали:

Много тысячей тысяч верст напрямик,

а если в обход — подале».

Невдомек охотнику: «Долго ж, отец,

плутаться пришлось досюда?»

«А и долго, долго… На то и Творец,

нет меры Божьему чуду».

Оробел охотник, но сердце крепит:

«Ну полно, укажь мне дорогу!

Попривык я к лесу-то. Бог пособит.

Авось дойду понемногу».

А старчик все строже: «Послушайся, брат,

Господней помогой не чванься.

Никакой и нету дороги назад…

Со мной умирать останься».

Библиография

Собрание стихов. Изд. «Содружества», 1905 г. СПБ.

Страницы художественной критики.

Книга первая. Изд. «Содружества», 1906 г.

Книга вторая. Изд. «Содружества», 1908 г.

Книга третья. Изд. «Аполлона», 1913 г.

В. А. Серов (Очерк). Изд. «Аполлона», 1915 г.

Силуэты русских художников. Изд. «Наша Речь». (Перев. на чешский яз. проф. Таборского). Прага, 1921 г.

Последние итоги живописи. «Русск. Унив. Изд-во», Берлин, 1922 г.

Народное искусство Подкарпатской Руси. Изд. «Пламя». (Перев. на чешский яз. проф. Таборского и на французский Дена Рош). Прага, 1925 г.