Requiem - [2]

Русской графике Маковский также посвятил книгу, после его участил в Художественном Отделе Лейпцигской Выставки в 1914 году.

Революция заставила Маковского покинуть Россию, но и заграницей он продолжал писать и работать по вопросам художественной критики.

Так появились:

“Силуэты русских художников”, Прага 1921 г.

“Последние итоги живописи”, Берлин 1922 г.

“Народное Искусство Подкарпатской Руси”, Прага 1925 г. (Монография).

Для составления этой монографии, явившейся этнографическим исследованием русской вышивки и других видов народного творчества Подкарпатской Руси, автору пришлось в течение многих месяцев исходить деревни Подкарпатья, собирая материалы на местах. В результате была устроена большая выставка в Праге в 1922 году “Искусство и быт Подкарпатской Руси”, а позднее в 1925 году была издана, как указано выше, монография: “Народное Искусство Подкарпатской Руси“ на трех языках (русском, французском и чешском).

В то же время в Чехословакии, при содействии “Чешской Графической Унии” в Праге, готовился к печати капитальный труд в четырех томах “Русская Живопись” под редакцией С. К. Маковского.

Первый том “Икона” должен был быть посвящен иконописным памятникам 14-17-го столетий.

Второй — “Художники-Классики” — русским художникам XVIII века и первой половины XIX века.

Третий — “Художники-Реалисты” — русским живописцам второй половины XIX века.

Четвертый — “Художники-Стилисты” — живописцам последних десятилетий до революции.

Политические события в Чехословакии помешали осуществлению этого начинания.

Основавшись в Париже с 1925 года, Сергей Маковский состоял редактором “Возрождения” с 1926 по 1932 год, и после второй мировой войны неустанно сотрудничал почти во всей зарубежной печати: в “Новом Русском Слове”, в “Новом Журнале” в Нью-Йорке, в “Русской Мысли” в Париже, в альманахах “Мосты” и “Грани” в Германии, и в других изданиях.

Последние годы своей жизни Сергей Константинович посвятил редактированию воспоминаний из своей богатой встречами жизни. В 1955 году вышел первый том воспоминаний “Портреты Современников” (изд. им. Чехова в Нью-Йорке), а в 1962 году — второй “На Парнасе Серебряного Века” (изд. ЦОПЭ, Мюнхен).

Оба тома являются ярким свидетельством одного из блестящих представителей блестящего “Серебряного Века”.

Незадолго до своей смерти, Сергей Маковский окончил большую работу, посвященную Николаю Гумилеву, которая и появилась в печати на французском языке.

Долгие годы, Сергей Маковский возглавляя издательство “РИФМА” в Париже, редактировал с большой заботой и любовью сборники стихов русских зарубежных поэтов.

Посвятив всю свою жизнь литературно-художественной деятельности, Сергей Константинович оставался настоящим поэтом, отдавая своему любимому искусству — поэзии лучшее своего творчества и своего вдохновения.

Вышло восемь сборников его стихотворений. Предлагаемый посмертный сборник — девятый. Он состоит из стихотворений, большей частью написанных в последние годы.

В нем он всем нам завещал свои “вечерние” думы и чаяния:

“…скорбя,

в мечтах, в порыве к небу, к свету

вам отдал он всего себя…”

REQUIEM

Dis manibuscum sacrum.

Шаги мои все ближе к вам, друзья,

и дух о вас печалится все чаще, —

все призрачней сквозят лесные чащи,

в немую даль змеится колея,

и горестней поет кастальская струя,

родник из глуби говорящий.

Зовете ль вы, иль я зову — пора,

и мне пора уйти в страну покоя,

где грешника, святого и героя

уравнивает строгая Сестра, —

туда, в страну, где нет ни «завтра», ни «вчера»,

а длится время неземное.

Да, вас — о, братья духу моему,

чьи образы в себе всю жизнь лелею,

друзья, которых не встречал милее, —

родных мечте моей, родных уму

и тех, кого любил, не знаю почему,

и оттого еще сильнее.

Ни людям, ни себе давно не лгу,

не обольщаю сердца ожиданьем

утешной вечности, ни упованьем

на встречу с вами вновь… Но не могу

не вспоминать. Все, все на этом берегу

мне кажется воспоминаньем.

О, спутники мои! Со мной деля

восторги грез и мысли ненасытной

и творческой гордыни беззащитной,

вы были мне как милая семья,

пока не рухнула Российская земля

в бесправья хаос первобытный.

В те годы мир, весь мир казался наш,

любуясь им росли мы все когда-то.

Любили мы и Русь, и Запад свято,

дворцы царей, Неву и Эрмитаж,

Петрова города блистательный мираж

уже в крови его заката.

В те годы Анненский-мудрец был жив,

учитель-друг, угасший слишком рано;

всеискушенный Вячеслав Иванов, и Гумилев,

и Блок (в те дни — не скиф:

он бурю звал, разбит как утлый челн о риф

разъявшегося океана)…

Забытым с той поры утерян счет,

но вас забыть, взнесенных на высоты

Парнасские, — нельзя! Во дни забот,

борений, нужд, искали вы вперед

путей нехоженных, в слова вбирая мед,

бессмертья мед, как пчелы в соты.

Но кто из вас, кто страшно не погиб,

кто спасся, отстрадав урок жестокий

войны, усобиц, безрассудной склоки, —

от пуль, застенка и тюремных дыб?

Лишь тот, воистину, кто внял примеру рыб,

ушедших в темень вод глубоких.

О, сколькие меж вас, певцов-друзей,

мне доверяли сны, обиды, муки!

И женщины… Но нет! Одной лишь в руки

правило отдал я судьбы моей, —

одной поверив, знал — что коль изменит, с ней

и смерти не прощу разлуки.

Я Музой называл ее, с собой