Репрессированная книга: истоки явления - [9]
Запрещались исторические романы Всеволода Соловьева (брата известного философа), сочинения таких русских писателей, как Н. С. Лесков и А. А. Бестужев (Марлинский). Изымались «Басни» И. А. Крылова, многие из которых, как известно, повторяли вековечные темы мировой басенной литературы, в частности мотивы Жана де Лафонтена. Под запретом оказались труды Льва Толстого религиозно-этического содержания; разумеется, роман Ф. М. Достоевского «Бесы». От отечественного читателя отрезались пути к трудам замечательного русского педагога К. Д. Ушинского (ведь сама Надежда Константиновна взялась за создание «педагогики пролетариата»).
Вредными были сочтены и произведения тех, кто недавно был близок социал-демократам—большевикам: юриста А. Ф. Кони, марксистов Карла Каутского и Г. В. Плеханова. Под секирой супруги вождя пали философские труды выдающихся русских мыслителей — Владимира Соловьева и Николая Лосского (к тому времени уже высланного из страны). Не пожалела Надежда Константиновна и зарубежных философов — Рене Декарта, Спенсера, Шопенгауэра, Джемса. М. Горький, осуждая в письме к Ходасевичу деяния Н. К. Крупской, дополняет этот набор именами Платона, Канта, Тэна, Рескина, Ницше…[68] Из зарубежных художественных творений не достойным покоиться на библиотечных полках признаны сочинения Метерлинка, роман Вальтера Скотта «Шотландский стрелок» и т. д.
Впрочем, не будем все относить к деяниям Н. К. Крупской. Многое, видимо, делалось ее ретивыми помощниками. Б. Д. Вульф, на основании ее статьи в апрельском номере «Правды» за 1924 г., приходит к выводу, что библиотечная деятельность супруги вождя проходила не без критики со стороны ее партийных товарищей. Во всяком случае в этой статье председателю Политпросвета приходится оправдываться, заявляя, что никакой «промашки» в предшествующих инструкциях не было, а весь «огрех» состоял в том, что к циркуляру приложили «чрезвычайно неудачный список книг»; этот список, составленный «комиссией по просмотру литературы», утверждает Крупская, приложили к ее циркуляру без ее ведома, и как только она его увидела, тотчас же и отменила.
Чем же плох, с точки зрения Крупской, был этот список? «В нем говорилось, что из массовых библиотек надо изъять Платона, Канта, Маха, вообще, идеалистов».[69] «Философы-идеалисты, — пишет Крупская, — народ вредный, что и говорить. Но наличие их в библиотеке для крестьянина или рабочего-массовика нисколько не вредно, оно безразлично: массовик читать Канта не станет […] Гораздо хуже было то, что список изымаемых книг из отдела „религия“ был крайне ограничен».
Мы должны быть благодарны выраженному в этих словах партийно-высокомерному отношению Крупской к массовому читателю. Быть может, именно благодаря такому отношению «чистка» подчас не доходила до некоторых книг — вершин мировой культуры, и их еще в 1960-1970-х годах можно было разыскать в какой-нибудь из «захолустных» библиотек, в то время как в больших книгохранилищах они давно были упрятаны в «спецхраны»…
По-видимому, чистка библиотек нуждалась в определенной поддержке «общественности». Во всяком случае в решениях I Всероссийского библиотечного съезда, состоявшегося в Москве 1–7 июля 1924 г., то есть уже после издания «инструкции» Крупской, фигурировало требование — произвести перекомплектование библиотек: «изъять негодную литературу и заменить ее соответствующей».[70]
Вернемся, однако, к «Инструкции» 1924 года. В ней подчеркивается, что предназначена она для библиотек, обслуживающих массового читателя. В крупных городских библиотеках и библиотеках с «научным уклоном» «пересмотр книжного состава» должен идти не столько путем изъятия книг, сколько посредством «правильной постановки обслуживания массово-начинающего читателя». «Конечно, и в таких библиотеках должны быть изъяты книги определенно вредные и контрреволюционные».[71] Такого рода книги в этих библиотеках можно оставить лишь для «специальной литературной и научной работы и под строжайшую ответственность заведующих, с обязательством не допускать эти книги к массовому распространению».[72]
В «Инструкции» весьма неопределенно указывается, какого рода книги подлежат изъятию. По отделу философии, психологии и этики — это книги, «защищающие ментализм, оккультизм, спиритизм, теософию»;[73] в отделе религии должна быть оставлена только антирелигиозная и противоцерковная литература; исключение допускается лишь для «основных книг вероучения — Евангелия, Библии, Корана…».
Чрезвычайно примечателен пункт, касающийся отдела «общественных знаний», — из него должны быть изъяты: «Устаревшая агитационная и справочная литература советских органов (1918, 1919, 1920 гг.) по тем вопросам, которые в данное время иначе разрешаются Советской властью (земельный вопрос, налоговая система, вопрос о свободной торговле, продовольственной политике и пр.)».[74]
«Инструкция» особо оговаривала рамки относительно либерального отношения к книге. Было сказано, что она не относится к академическим и специальным библиотекам; что произведения беллетристов-классиков не изымаются из массовых библиотек. В относительно «более крупных» библиотеках предусматривалось сохранение «особо ценных и капитальных книг» по истории религии и церкви, религиозно-догматических и богословско-философских сочинений. Предусматривалось также, что все изъятые «вредные и контрреволюционные» книги должны быть оставлены в центральной библиотеке, но в количестве не более двух экземпляров. «Такие книги должны храниться в особо запертых шкафах и выдаваться исключительно для научных и литературных работ».
