Рембрандт - [46]

— Сам ведь видишь… Расписка твоя у меня… Год у нас нынче тяжелый…

Рембрандт досадливо поморщился, но ван Людиг продолжал ныть:

— А тут еще войны… Всеобщий упадок… Доходы все сокращаются.

Рембрандт поднялся с кресла. Но ван Людига это ничуть не смутило.

— У тебя великолепный дом… Повсюду топятся камины… Комнаты набиты редкостными вещами, видно, большой ценности… Ни в чем нет недостатка… Твое искусство неплохо тебя кормит… Не понимаю, Рембрандт, почему ты делаешь займы?

Кровь прилила к липу Рембрандта.

— Не понимаешь? А разве тебе не понятно, что, не имея денег, я не могу заниматься живописью? Что мне требуется не одна горсть золота и серебра, чтобы все это содержать как следует? Что я сам и мои домочадцы тоже должны жить?

Ван Людиг, покачивая головой, глядел на мастера.

— Если все эти коллекции поглощают столько денег, то почему тебе не устроить свою жизнь по-иному? Если ты не умеешь жить на свои средства, зачем же ты покупаешь все эти штуки, для чего тратить на них огромные суммы?..

Рембрандт язвительно рассмеялся:

— Ты хочешь сказать, что одни лишь богачи имеют право приобретать драгоценности и редкостные вещи, так, что ли? Хочешь сказать, что такой человек, как я, чьи дела плохи, чья слава закатилась…

Ван Людиг поторопился прервать Рембрандта:

— Ты ошибаешься. Во всем Амстердаме я не знаю никого, кто еще так умеет выискивать все самое прекрасное и кто более, чем ты, был бы достоин владеть им… Но, — и он чуть помедлил, — если человек нуждается и мне платят его долговыми расписками, то в простоте душевной я спрашиваю: имеет ли он право помогать другим людям деньгами, которые по праву принадлежат мне…

Рембрандт подошел и встал против него.

— Наконец-то ты проговорился. Что ж, все ясно! Вот для чего ты явился сюда! Вот для чего разыгрываешь нищего. Деньги, деньги!

В ответ ван Людиг состроил жалобную мину, подражая, по-видимому, какому-то торговцу еврею.

— Ведь и мне надо жить, мой дорогой Рембрандт… у меня тоже есть свои обязательства, и я намерен их выполнять…

Последние слова ом произнес чуть ли не надменно.

Глаза Рембрандта сузились и стали злыми:

— Сколько всего?

Он нагнулся к пергаменту, и руки его бессильно опустились.

— Нет. У меня нет денег. Столько не найдется…

Он опять поглядел на пергамент, поглядел на сумму, вспомнил день и час, когда он занимал ее у Сикса… И ему стало страшно: так велика была сумма долга. Пять тысяч гульденов — ведь это не пустяк. Пять тысяч! Вот она, эта цифра, крупно выписанная, а под ней еще раз прописью неумолимо и четко: пять тысяч гульденов.

Ван Людиг подошел к столу осторожно, но решительно. Протянул руку. Ухватился за край пергамента. Внезапно вырвал его из пальцев Рембрандта и, сложив втрое, спрятал в карман.

Рембрандт пришел в ярость от такого маневра, от этого недоверия, ограниченности и глупой хитрости. Он чуть было не ударил ван Людига, но сдержался. Он лишь подошел к двери, широко распахнул ее, так что в комнату ворвался холод из прихожей, где пол был выложен каменными плитками, — и молча отступил назад.

Когда же ван Людиг проходил мимо него, он почувствовал себя побежденным. Улыбка кузена была дерзкой, угрожающей, высокомерной: в ней сквозила такая яростная, беспощадная зависть бюргера к художнику, зависть ничтожества, на минуту получившего власть над гением. Долго еще после того, как за ван Людигом с шумом захлопнулась наружная дверь, Рембрандт не мог забыть этой улыбки, жажды мести, сквозившей в ней. Он понял, что еще далеко не разделался с ван Людигом, наоборот: война только начинается. Но что же все-таки было причиной глухого страха, который остался у него от посещения ван Людига?

И вдруг ему показалось, что он нашел эту причину.

Он вспомнил, каким оценивающим и требовательным взглядом окидывал ван Людиг его сокровища, как без конца повторял имя Сикса. Теперь он знал, понял, в чем дело.

Сикс уже давно избегал бывать у него в доме; Сикс, его старый друг и давнишний покровитель, немедленно отрекавшийся от дружбы, если это диктовалось денежными интересами, поступил так и на этот раз! И на этот раз! Он не постеснялся послать к нему своих соглядатаев! Ван Людиг — шпион! Доносчик, наемник Сикса! Против него, Рембрандта, использовали даже родственников… Все знали о его доверчивости, знали, что он ни о ком не думает плохо… И вот его кузен проник к нему, чтобы по поручению Сикса удостовериться, что данные в долг деньги не пропали, что в доме Рембрандта еще ничего не продано, что меценат не пострадает от денежного краха живописца, которому он покровительствует.

Рембрандт огляделся. Бледное, искаженное лицо смотрело на него из зеркала. Он отвернулся. Его так и подмывало немедленно предпринять что-то. Он сделал несколько шагов. Взгляд его упал на фарфоровые статуэтки. Он взял одну из них в руки. Детское лицо средневековой фигурки улыбалось ему своей каменной, бессмысленной улыбкой. Рембрандт долго вертел фигурку в руках. Он вспомнил, где он ее купил и как был горд, что нашел ее. Он подавил в себе желание зарыдать… Теперь у него все отнимут. Он опять взглянул на статуэтку. И вдруг, высоко подняв ее, размахнулся и швырнул об пол. Она разлетелась на мелкие кусочки.