Рембрандт - [12]

Время от времени в их доме появляется очень шумный молодой человек с красивыми усиками и коротко подстриженной французской бородкой; он говорит быстро, повелительно и смотрит на всех сверху вниз. Титус замечает, что при нем отец становится молчаливым и уступает чужому место под люстрой. Это провинциальный бургомистр Ян Сикс. Когда его пригласили к ужину, на стол поставили хрустальные бокалы вместо оловянных кубков и медные канделябры с красивыми цветными свечами. За столом этот господин Сикс говорил один: он не терпел возражений. После первых же бокалов он стал ко всему придираться, ища повода для ссоры. Его маленькая, мускулистая и холеная рука, лежавшая рядом с короткопалой, сильной рукой Рембрандта, дрожала и поминутно сжималась в кулак; наконец Сикс властно и надменно да с такой силой ударил кулаком по столу, что хрустальные бокалы задрожали на своих тоненьких ножках. После ужина он, заложив холеные руки за спину, бегал по всему дому, восхищаясь и критикуя, расспрашивал о стоимости мебели и картин, подозрительно ощупывал вещи, которых раньше не видел, обзывал Рембрандта мотом и тут же снова что-то говорил ему рокочущим и приятным голосом. Художник молча слушал и отвечал сдержанно и односложно. Потом Сикс заговорил с учениками Рембрандта. Похлопывая их по плечу, он предложил им показать свои работы. Лучшие он отобрал и дня через два прислал за ними слугу. Хотя ученики ни гроша не получали от Сикса, они немедленно исполняли все его желания и были счастливы, если их картины или офорты «приходились ему по вкусу», как он сам благосклонно выражался. Ведь в Амстердаме его считали великим покровителем всех, кто хотел выдвинуться, будь то поэты или художники. Они чувствовали себя польщенными, когда он похищал их лучшие произведения, и мысленно уже видели свои полотна в одном из выставочных залов Клеменса де Йонге, мечтая о крупных суммах, которые попадут к ним в карманы, если их картины будут проданы на аукционе.

Господин Ян Сикс редко оставался на целый вечер. Иногда он приносил в мягком шелковом мешочке сласти для Титуса — засахаренные блестящие фрукты, покрытые разноцветной глазурью. Но Титуса эти щедрые подарки почему-то не радовали, он съедал их скорее со страхом, чем с удовольствием. Он боялся Сикса. Иногда он замечал, как этот господин делал знак его отцу; они уходили в смежную комнатку, и Титус слышал, как требовательно и резко Сикс разговаривает с отцом; однажды, когда дверь случайно приоткрылась, мальчик увидел, что отец, покорно склонив голову, стоит перед рассерженным маленьким повелителем. На столе лежали бумаги — огромные белые пугающие листы. Здесь существовала какая-то тайна, — тайна есть решительно у всех взрослых, но между отцом и Яном Сиксом она была зловещей, совсем не такой, как между Рембрандтом и Сегерсом или Манассией. Титус сразу это почувствовал, хотя и не мог выразить словами. Просидев довольно долго в комнатке за запертыми дверями, отец и Ян Сикс наконец вышли оттуда: у Сикса на щеках горели багровые пятна и в глазах мелькал злобный огонек, отец же пожимал плечами, усталый и озабоченный, но, по-видимому, даже довольный тем, что беседа окончилась. Сикс ни на минуту не задержался в доме.

Этот гость никогда не замечал Хендрикье, а если случалось, что не мог ее обойти, он обращался с ней, как с незнакомой ему служанкой. Когда он уходил, она всегда спрашивала Рембрандта, до чего они договорились. Отец в таких случаях опускал глаза. Видно, ее расспросы были для него мучительны. На этот раз отец тоже промолчал, и оба глубоко вздохнули. Во вздохе Рембрандта слышались добродушная насмешка и покорность; во вздохе Хендрикье — мягкий упрек и подавленный страх.

Титус любил играть на полу. В комнате были таинственные темные углы, где легко вообразить себе всякие чудеса; можно также ползать под столами и стульями, будто в крошечном мирке рвов и крепостных стен; огромный ковер был озером или пастбищем, а темные рисунки на ковре — мостами или каналами, как придется. Титус отличался буйной фантазией, в играх ему не надо было ни сверстников, ни игрушек; он один неограниченно властвовал в этом царстве грез. Но не только поэтому любил он играть на полу. Здесь особенно удобно слушать разговоры взрослых. Его совсем не интересовало, о чем они говорят; ведь он лишь смутно, а то и совсем не понимал смысла их речей. Но ему нравился серьезный тон их, пленяла загадочность трудных и значительных слов, которые неожиданно выделялись на фоне непонятного и однообразного разговора. Взрослые жили в совершенно другом мире, далеком и заманчивом, притягивавшем к себе Титуса. Поэтому слушать эти разговоры было для него тайным торжеством. Часто после посещений Сикса мальчик слышал тихую и озабоченную беседу и жалобы родителей, чувствовал их тревогу и беспокойство, которые растворялись в заботах повседневной жизни.

— Когда он требует деньги?

Рембрандт чаще всего отвечает неохотно:

— Деньги! Да деньги я ему отдам! Он только не желает знать никаких отсрочек, вот в чем дело… Всем дает отсрочку, только не мне! Меня он преследует по пятам. Меня…