Рембрандт - [106]

Титус хотел возразить, остановить Сваммердама. Он махал рукой, звал друга по имени. Но ничего не помогало. В результате у него начался дикий, продолжительный приступ кашля. Ян Сваммердам перепугался и умолк. Титус кашлял, лежа на боку, весь покрытый испариной, дрожа от озноба. Сваммердам оглянулся. Он схватил стакан, стоявший на столе. Но раньше, чем он успел протянуть его Титусу, в комнату влетела Магдалена.

Она вырвала стакан из рук Сваммердама. Вода расплескалась. Сваммердам отступил назад и неподвижно уставился на жену своего друга. Она крепко обхватила Титуса и держала его так, пока приступ не кончился. Тогда она поставила стакан на стол и молча смерила Сваммердама долгим взглядом, исполненным глубочайшей ненависти. Потом взор ее устремился на сумку с медикаментами, и Сваммердам автоматически взял ее в руки. Гневно указала она ему глазами на дверь.

— Уходите, Сваммердам, — внятно произнесла она дрожащим голосом, — вы злой гений ваших друзей.

Долговязого, сухопарого естествоиспытателя как молнией пронзило.

— Злой гений моих друзей?

Эти слова мгновенно вызвали мучительное, ужасное воспоминание: человек судорожно глотает воздух… глаза закатываются… он хватается за сердце… «Злой гений ваших друзей»… Сваммердам толкнул дверь. Он не произнес более ни слова и не заметил слабого прощального жеста Титуса. Вот он вышел из комнаты. Корнелия, стоявшая за прилавком в магазине, проводила его недоуменным взглядом. На улице уже вечерело, кружась, падали снежные хлопья. Сваммердам шел, держа в одной руке шляпу, в другой — сумку. «Злой гений ваших друзей»… Так сказала эта женщина. Но ведь она ничего не может знать о Бартолейне. И в то же время о нем как будто знали все — и крыши, и дома, и заснеженные, неподвижные древние деревья, ветви которых вычерчивают на небесах: «Злой гений ваших друзей».

Через аптеку Ян Сваммердам прошел медленно, словно оглушенный. Шляпа и сумка сами выпали из его рук. Поднявшись по лестнице, он пересек кабинет с чучелами птиц и наколотыми на булавки бабочками и жуками и тяжело опустился на стул за письменным столом. Уронив голову на страницы своей будущей книги, он долго и безудержно плакал над своей неудавшейся жизнью.

XVIII

Затянувшийся конец зимы принес ясные, солнечные дни. На короткое время кашель Титуса уменьшился было, и он спокойно спал по ночам. Расставшись с постелью, он писал письма, принимал художников и снова зажил деловой жизнью. Несколько раз, плотно укутанный в плащ, он даже совершал с Магдаленой прогулки. Дни стояли безветренные, воздух был прозрачен, как стекло. Люди высыпали на улицы. Всем хотелось подышать свежим, серебристым воздухом. Гордая своей уже очень заметной беременностью, Магдалена вышагивала рука об руку с Титусом. Они здоровались с знакомыми и друзьями. Смех и санные бубенчики весело звенели в воздухе, как замерзшие мыльные пузыри, которые лопаются, с легким звоном ударяясь друг о друга. Большой и бледный шар зимнего солнца медленно катился по небосводу. Все сулило выздоровление…

Рембрандт, видимо, знал о радостных материнских чаяниях Магдалены, хотя никто не посвящал его в эту тайну. Однажды после полудня, когда Титус просматривал счета, Рембрандт увлек Магдалену к себе в мастерскую. Лицо его выражало глубокую таинственность, а глаза горели, как маленькие тлеющие угольки. Удивленная, Магдалена с любопытством последовала за художником.

Порывшись в одном из ящиков, Рембрандт вернулся к ней с большим веером из страусовых перьев. Магдалена недоумевала: откуда у него взялась такая роскошная вещь? Но она промолчала и предоставила свекру свободу действий. Рембрандт велел ей сесть, дал ей веер в руки и широко раскрыл его у нее на коленях. Она покраснела, улыбаясь. По обыкновению что-то напевая, мастер принялся за работу. Он только раз прервал себя, для того чтобы сказать Магдалене:

— Этот портрет будет для него.

Пока Рембрандт писал Магдалену, — и в этот день, и в последующие, в те часы, когда Титус работал у себя в лавке, — между ними установилось взаимное молчаливое понимание. Магдалена готова была расцеловать старого волшебника за портрет. Она позировала ему, вся тихо светясь в предвкушении грядущего материнства.

Кашель почти прекратился, и Титус с каждым днем все меньше остерегался, вел себя все безрассуднее. Боли почти совсем исчезли. Однажды после обеда ом появился перед Магдаленой с коньками в руках. Она прямо задрожала от испуга, но Титус обнял ее и увлек на ледяную дорожку. Через четверть часа они уже скользили по каналу. Магдалена не хотела пользоваться помощью Титуса, по он настаивал, — и она, боясь взволновать его, согласилась. Ухватив жену за руку, он потащил ее за собой. Покружив час по каналам, они побежали назад. Теперь ветер дул им навстречу. В ужасе Магдалена услышала тяжелое дыхание Титуса. Встревожившись, она предложила снять коньки и вернуться домой пешком. Но это показалось Титусу ниже его достоинства. Рассердившись, он побежал дальше, держа ее за руку, и она, предчувствуя недоброе, терпеливо следовала за ним. Усталый и весь в поту вернулся Титус домой. Колени у него дрожали, ом опустился в кресло в полуобморочном состоянии. Магдалена, с трудом владея собой, метнулась в кухню и там в полном отчаянии дала волю слезам.