Рембрандт - [104]

Корнелия, с ярко разрумянившимися щечками, сидела среди подружек, всячески старавшихся рассмешить ее. Никогда в жизни ей еще не приходилось участвовать в таких торжествах. Легкомысленная болтовня, песни и вино сбили ее с толку. И как могут все эти девушки и женщины хихикать и смеяться, слушая вольные песенки де Гельдера, если она сгорает от стыда? Удивляло ее и то, что Титус, ее добропорядочный и чопорный братец Титус, отзывался смехом на непристойные шутки, которыми мужчины перебрасывались за столом. Корнелия оглянулась вокруг: всюду — одни багровые, хохочущие лица. Время от времени она бросала взгляд в самый конец стола. Там, среди дальней родни и второстепенных гостей, сидел Рембрандт — погруженный в себя, с загадочной улыбкой, приоткрывавшей беззубый рот. Он не пожелал сесть против родителей невесты, где для него приготовлено было высокое, украшенное венком кресло. Его умоляли, настаивали, но так ничего и не могли с ним поделать. Не объяснив, почему он отказывается, он упорно стоял на своем: сидеть он будет там, где ему нравится. Его снова и снова упрашивали, пока он, заикаясь, не начал браниться. Вздохнув, Титус предоставил Рембрандта самому себе. И вот, важный и умиротворенный, зажав в руке большой винный бокал, он сидит в кругу незнакомых ему людей, точно господский слуга или какой-нибудь дальний родственник жениха или невесты, и не отвечает ни на один вопрос, с которым к нему обращаются. Сам он даже, может быть, и не понимал своего положения. Изредка ом взглядывал на почетные места за столом, где под свадебным балдахином восседали Титус и Магдалена; глаза его скользили по стенам, увитым зеленым барвинком и серебристой листвой. Потом он подолгу сидел неподвижно, будто что-то медленно и мучительно вспоминал, пока ему снова не предлагали каких-нибудь яств, на которые он жадно набрасывался, и вина, которое он пил стаканами.

Через несколько часов после начала торжества в зале было уже так жарко и душно, что Титус наклонился к Магдалене и спросил, не открыть ли окно. Холодный воздух февральской ночи хлынул на разгоряченные лица; стало легче дышать; шум и воодушевление достигли, казалось, высшего предела.

Вдруг шаферы невесты вскочили на свои стулья, захлопали в ладоши и потребовали тишины. По веселье неудержимо продолжалось, — ведь уже дан был знак вести невесту в постель!

Двери распахнулись, и спальня наполнилась гостями. Музыканты уже разместились около широкого ложа, пиликали и дудели. Шум стоял несусветный. Смех не умолкал. Каждому не терпелось протолкнуться вперед, чтобы посмотреть, как Титус выкупит свою суженую из рук шаферов и унесет ее в брачный покой и как он будет там обороняться от них… Лишь после того, как Титус — как этого требовал обычай, сиял брыжжи и стал расстегивать камзол, гости начали расходиться — с шумными пожеланиями и игривыми намеками. Но еще немало времени прошло, пока последний гость покинул дом.

Прошли и послесвадебные торжества, и снова наступили будни. Титуса донимал кашель. Никто, кроме Магдалены, не обратил на это внимания. А она вспомнила, как в самый разгар свадьбы открыли окно и в комнату ворвался холодный февральский ветер. Титус был разгорячен и только-только оправился от болезни. Тревога овладела Магдаленой. Но Титус лишь смеялся над ней и отмахивался от ее страхов, от анисовых и ромашковых настоев, от теплых компрессов.

Их молодое счастье было еще безоблачно. По вечерам они сидели рядышком и рассказывали друг другу о своем детстве и юности. Прошлое казалось неправдоподобным. Только теперь, наконец, думалось им, начнется настоящая жизнь.

Как-то вечером, когда Титус совсем обессилел от приступа кашля, Магдалена решительно поднялась.

— Вот уже месяц, как ты кашляешь, и никого не хочешь слушать. Сегодня же я вызову Сваммердама.

Титус начал было вяло возражать, но Магдалена, насильно усадив его на стул, кликнула Аарта де Гельдера из мастерской и условилась с ним, что он приведет Яна Сваммердама.

В этот вечер Титус впервые после свадьбы встретился со Сваммердамом. В глазах молодого ученого он заметил насмешливые искорки. Похоже было, что Ян собирается пройтись насчет молодоженов и отпустить одну из своих грубых холостяцких острот. Подмигнув, Титус постарался удержать его от этого. Но выражение иронии так и не смягчилось на лице Сваммердама. Титус заметил, что Магдалена покраснела от негодования: она еще не научилась правильно оценивать поступки этого чудаковатого естествоиспытателя.

Ян Сваммердам уселся поближе к камину, погрел руки над раскаленным углем и занялся осмотром Титуса. Молодой супруг дышал спокойно, и внешний вид его исключал какие бы то ни было тревожные подозрения. Он производил впечатление крепкого, счастливого человека. Сваммердам оставался недолго. Похлопав по плечу Титуса и церемонно раскланявшись с Магдаленой, он ушел. Назавтра он прислал какой-то сиропчик от кашля, который Титус презрительно выкинул.

Он благодушно пожимал плечами всякий раз, как Магдалена начинала умолять его поберечься. Во время их совместных прогулок Титус глубоко вдыхал ледяной воздух. Иногда, правда, он чувствовал какой-то мгновенный укол в груди, но это его не тревожило. Однако стоило ему вернуться домой и усесться у теплого, дымящего камина, как опять начинались приступы продолжительного и изнуряющего кашля, очень волновавшие Магдалену. Однажды, крепко прильнув к нему и обхватив его плечи обеими руками, она сказала: