Рельсы жизни моей. Книга 1. Предуралье и Урал, 1932-1969 - [31]

В Кваке, на конном дворе, нас ждала целая толпа народа, хотя уже была полночь. Они все ждали муку, которую мы привезли.

Долго так продолжаться не могло, и на колхозном собрании постановили: «Восстановить плотину!» Работать должны были и стар и млад, конечно, до определённого возраста. Школьникам продлили весенние каникулы. Все мы в возрасте 12 лет и старше работали на восстановлении плотины. Весенние полевые работы ещё не начинались, и все работники использовались на восстановлении плотины. Материалом служил ближайший лес, земля в низовье плотины и камни, привезённые издалека – километра три, а то и более. Не такая у нас была гористая местность, чтобы набрать камня, сколько и какого хочешь. Привезти тоже не просто: нехватка тягловой и рабочей силы. Камень подвозили регулярно, его готовили для перекрытия русла. Плотину восстанавливали, используя вперемежку свежесрубленные хвойные деревья: ель, пихту, что росли поблизости, глину добывали из котлована. Мы с мамой копали землю и носили её на носилках. Позднее меня перевели на перевозку камня.

Через неделю напряжённого труда плотина была почти восстановлена, оставалось перекрыть узкий проход нового русла. Его нужно было засыпать камнями, которые мы привезли заранее. Они были «складированы» по обе стороны русла. Более двух десятков человек одновременно кинулись на груды камней и стали их сбрасывать в воду. Большинство кидало руками, некоторые использовали лопаты, кое-кто сталкивал камни деревянными чурками. Через четыре часа безостановочной работы русло было перекрыто и вода пошла по старому руслу. Но ещё было нужно поднять плотину до нужного уровня над насыпанными камнями. Поэтому рубили лес и носили землю на носилках ещё в течение двух дней. После окончательного восстановления плотины прошла ещё неделя, прежде чем вода в пруду набралась до нужной для работы мельницы отметки. Вода в низовье реки не поступала и осталась лишь в глубоких местах.

Ниже мельницы находился довольно широкий и глубокий омут с водоворотом, где водились, по поверью, черти. Там люди боялись купаться, возможно, бывали и несчастные случаи. Но кроме чертей там водилась и рыбы внушительных размеров: щуки, сомы и другие. Сомы принялись буянить. Наша отремонтированная плотина, частично сделанная из смолистых деревьев, выделяла смолу в омут, его поверхность покрылась тонкой маслянистой плёнкой, и кислород из воздуха не попадал в воду. Рыба начала задыхаться, и пыталась дышать, высунув часть головы из воды. Тут-то мы и увидели, что в нашей реке много рыбы. Но ловить её было некогда, да и снастей ни у кого не было. Не видел я ни одного рыболова с удочкой на этой реке. А чертям ни черта не делалось – они даже не показывались днём, а ночью творили какую-то чертовщину, от которой вода становилась ещё мутнее.

Через неделю вода в пруду поднялась выше рабочего колеса мельницы и её запустили в работу. Люди снова получили возможность бесплатно молоть зерно в своей деревне, а рыбы – свежую воду, обогащённую кислородом.

* * *

В прошлом году был хороший урожай зерновых. Но убрать его весь не смогли. Совсем не было уборочной техники, злаки срезали вручную серпами. Рабочих рук тоже не хватало, а тут ещё зима поспешила, и неубранные поля оказались под снегом. Весной 1946 года кто-то хотел воспользоваться зерном, вытаявшим из-под снега, но власти строго-настрого запретили его собирать, пугая народ, что оно, пролежав под снегом зиму, стало ядовитым. Ослушавшимся грозили карами. А кара была обычной в то время, десять лет лагерей, несмотря на возраст, пол и семейное положение.

Лето 46-го выдалось засушливым. Сильно пострадали зерновые, да и в огородах мало что выросло. Картошки и то накопали меньше, чем обычно. Поливать было некогда, основное время занимала работа в колхозе. Наша река за огородами пересохла, а из соседского колодца глубиною около десяти метров воды не наподнимаешься. В обычные же годы поливать приходилось лишь огурцы, которые росли на навозных грядках.

А тут появилась ещё одна напасть. Крупная зелёная гусеница в несметных количествах объедала все листья насаждений. Особенно понравилась ей наша раскидистая черёмуха, что росла около угла дома. Несколько крупных ветвей располагались у нас почти на крыше. С этой черёмухи мы обычно собирали около десяти литров ягод. Её сушили, толкли или мололи, а зимой пекли пироги или шаньги. Гусеницы буквально заполонили ветви и жадно поедали цветы, завязи и листья. И вдруг на нашей черёмухе над самым окном дома появилась кукушка – лесная вещунья – да начала так громко куковать, что становилось страшно, аж мурашки по коже. Так продолжалось много дней. К ней прилетал даже «кук» – мужская особь кукушки, но он куковать не умел, а лишь произносил звук «кну, кну», но тоже громко. Похоже было, что к нам их привлекли многочисленные гусеницы, которых они, возможно, поедали. Но нам почему-то казалось, что эти птицы накукуют беду. Так оно и случилось. На следующий год разразился голод!

Гусеницы не исчезли, пока на нашей черёмухе не сожрали последний зелёный листик и кукушки не перестали к нам прилетать. К осени пошли дожди и черёмуха начала зеленеть мелкими листочками, которые вскоре опали.