Рельсы жизни моей. Книга 1. Предуралье и Урал, 1932-1969 - [20]

Через неделю Шутка выздоровела. На ней снова стал работать Сашка, а мне досталась Звезда. После этого случая я вообще перестал разговаривать с Сашкой, и он тоже больше не лез с нравоучениями. На перекурах я сидел отдельно, не стал курить, как и приносить бумагу.

Так мы и работали втроём. Осип нас не касался – посеет поле и уезжает.

Однажды, уже под вечер, на небе появились тучи. Мы были в поле в нескольких километрах от деревни, и как-то не сразу обратили на них внимание. Думали, брызнет дождик – воздух свежее будет, и продолжали работать. Но гроза разыгралась не на шутку: «Молнии сверкали и беспрерывно гром гремел!» Сашка, воздев руки к небу, прокричал:

– Раба божья, Земфира, дай нам хлеба с маслом!

Мы быстро распрягли лошадей и галопом помчались на них домой. А ливень всё усиливался. Стало темно, как ночью, но когда сверкала молния и громыхал гром – мы выглядели как кавалеристы, скачущие по минному полю. Дорога превратилась в сплошную грязь, на нас не было ни единого сухого и чистого места, но мы благополучно доскакали до дому.

Глава 12. СНОВА ОТЕЦ

Наступило 1 сентября, но нам сообщили, что учёба начнётся на месяц позже. Так что мы продолжали работать. В этом году урожай был неплохой. Колосья жали вручную серпами и связывали в снопы, а их укладывали в скирды. Потом перевозили в гумно, а там уже обмолачивали. Обмолоченное зерно засыпали в ручную веялку, где его очищали, а потом сдавали государству. Руководство района приказывало: «Ни в коем случае не давать хлеба колхозникам, пока не выполнят план госпоставок!» К нашему колхозу был приставлен уполномоченный района – женщина-коммунистка, которая неотлучно находилась на току при молотьбе. Провеянное зерно грузили в мешки, взвешивали и сразу, мимо колхозных амбаров, отвозили на элеватор.

Люди жили впроголодь, но трудились от зари до зари. Отец решил помочь односельчанам. Когда «комиссарша» отсутствовала (она иногда на ночь уезжала домой), провёл ночную молотьбу. Намолоченное зерно было решено той же ночью раздать колхозникам по количеству трудодней и развезти по домам. Была проведена немалая подготовительная работа. Да иначе и как можно людей, проработавших целый день, просить выходить на работу ещё и ночью? Я тоже участвовал в этой акции – возил с поля снопы для молотьбы. Мама работала на веялке. Вроде, всё прошло нормально. На следующий день, при «комиссарше», работа шла в обычном режиме.

Мой отец не учёл только одного, а именно того, что даже в таком захолустье, как деревня Квака, были агенты НКВД. О проведении «ночной акции» было доложено куда следует, и председателя вызвали в Красногорский райком.

В райкоме ему дали понять, что он совершил преступление перед государством и должен за это ответить. Его дело было передано в «Особый отдел» (точное название его я не знал), где ему грозили пистолетом и штрафбатом. Потом его передали в военкомат, и военком решил его дальнейшую судьбу: «На фронт! Безо всякой медицинской комиссии!»

Отец всё ещё ходил с палочкой, сильно хромал. Я видел его ногу – она была ужасной на вид. Вернулся отец из районного центра встревоженным. Оказалось, что у него уже была повестка в действующую армию. Он рассказал, как его воспитывали в райкоме, грозили расстрелом в «Особом отделе», и всё это из-за того, что он дал людям немного хлеба. Кстати, розданный после ночной молотьбы хлеб не отобрали – и на том спасибо.

Проводы были не торжественные, не как в первый раз в 1941 году. Были родственники, приходили многие колхозники проститься, хотя было время уборки урожая – люди должны были быть на работе. Уезжал он на «своём» Буяне. Конь был запряжён в телегу с кучером. Ехать нужно было на сборный пункт в г. Глазов, который находился от нашей деревни в сорока километрах. Мы его провожали всей семьёй. Шли рядом с телегой, наверное, с километр. Отец сказал:

– С фронта я живым уже не вернусь. Видел я этот ад в течение целого года!

Мама ему ответила:

– Мы всё равно будем тебя ждать!

Вот тут мы все заревели, даже навзрыд. Не плакал только Женька, который сидел у папы на коленях и был рад, что едет с папой на лошади. Ему ещё не было и двух лет, и он не понимал, почему это мы все ревём. Мы – это мама, я и сёстры мои, Венера и Фаина. Второпях простились с отцом, забрали у него Женьку. Вот тут уже и он заплакал – хотелось ему ещё проехать на телеге.

Вскоре от отца получили письмо, в котором он написал, что со сборного пункта как бывший фронтовик попал на курсы младших командиров.

* * *

Был у нас в деревне мужчина лет сорока пяти. Все его сверстники были на фронте, многие уже погибли. А он притворялся больным, еле ходил. Звали его Василий Ворончихин. Он работал сторожем колхозных складов и ещё числился пожарным. Склады и пожарная станция находились рядом. Я часто днём видел Василия посиживающим на лавочке возле пожарной «машины» и висящего куска рельса, предназначенного для пожарной сигнализации. Его не взяли ни в действующую, ни в труд-армию (была и такая, в неё брали тех, кто не мог воевать, но мог работать. Там была военная дисциплина, работали без выходных по 12 и более часов; кормили очень плохо и многие умирали от непосильного труда, голода и болезней).