Реликвия - [20]

— Пойди-ка сюда, пойди-ка сюда! — сказал он, когда я вошел с почтительным полупоклоном. — Послушай, какая новость! Ведь ты у нас молодец, уважаешь старость; ты заслужил награду у бога и у тетушки. Подойди поближе, дай я тебя обниму.

Я улыбнулся, слегка обеспокоенный. Тетушка убрала счетную книгу.

— Теодорико, — заговорила она, выпрямившись и скрестив на груди руки. — Теодорико! Я тут посоветовалась с падре Казимиро и решила, что некий человек, одной со мною крови, живущий у меня в доме, должен по моему поручению совершить паломничество в святую землю…

— Счастливчик! — вставил падре Казимиро, сияя от радости.

— Это решено, — продолжала тетушка, — ты едешь в Иерусалим и другие евангельские места. Я делаю это для себя; я желаю через твое посредничество почтить гроб господень, поскольку сама ехать не могу… Благодарение богу, деньги у меня есть; к твоим услугам будут все удобства; не будем терять время на раздумья; надо поскорее исполнить долг перед господом; ты выезжаешь через месяц, не позднее… А теперь ступай, мне нужно поговорить с падре Казимиро. Нет, спасибо, никаких поручений к святому Роху не будет: с ним я сама все уладила.

Я пролепетал: «Спасибо, тетечка! До свиданья, падре Казимиро», — и ретировался, огорошенный.

Поднявшись к себе, я долго, с удивлением рассматривал свое лицо и бороду, на которой в скором времени осядет пыль Палестины… Потом рухнул на кровать.

— Вот еще комиссия!

Ехать в Иерусалим! Да где он, этот Иерусалим? Я бросился к сундучку, где хранились учебники и старая одежда, вытащил географический атлас и, разложив его на комоде перед пречистой девой до Патросинио, принялся искать Иерусалим; он должен быть там, в землях неверных, где по извилистым дорогам ползут тягучие караваны, где лунка воды на дне колодца — драгоценнейший дар творца…

Палец мой так долго бродил по карте, что утомился от дальних странствий и остановился отдохнуть на изгибе какой-то реки: сдавалось мне, что она похожа на священный Иордан. Но при ближайшем рассмотрении оказалось, что это Дунай! И вдруг жирное черное слово «Иерусалим» возникло посреди обширного белого пространства, где не было ни надписей, ни линий… Голая пустыня, безжизненные пески вплоть до самого моря. Так вот где стоит Иерусалим! Господи боже! Какая даль, какое безлюдье, какая безнадежность!

Но тут я сообразил, что путь в эту страну покаяния лежит через земли приветливые, веселые и полные женственной прелести. Сначала — обитель пречистой девы Марии, прекрасная Андалусия, напоенная ароматом апельсиновых рощ; Андалусия, где женщине достаточно воткнуть в волосы гвоздику и повести плечами под алой шалью — и перед нею смирится самое непокорное сердце — «Bendita sea su gracia»[3] Затем Неаполь, с его полутемными, душными улицами, где на каждом углу воздвигнут алтарь мадонне; город, пропитанный запахом женщины, точно дом свиданий. Еще дальше — Греция: уже в классе риторики страна эта рисовалась мне в виде священной лавровой рощи, где белеют фронтоны храмов, а из тенистых кущ выходит при голубином ворковании сама Афродита, бело-розовая в лучах зари, отдавая первому взалкавшему — скоту или богу — прелесть своих бессмертных персей. Афродита давно покинула Грецию; но женщины этой страны унаследовали красоту ее форм и очарование бесстыдной простоты… Иисусе! Какое блаженство! Словно молния озарила мою душу. Я хлопнул по атласу кулаком, так что закачалась непорочная дева до Патросинио и задребезжали все лучики на ее венце, и взревел:

— Эх, канальство, вот когда всласть погуляем!

Да, именно всласть! Опасаясь, как бы тетушка из скаредности не раздумала посылать меня в паломничество, сулившее столько наслаждений, я решил сковать ее волю сверхъестественной силой. Я пошел в молельню, взлохматил волосы так, словно их растрепал вихрь божественного дыхания, и устремился в теткину комнату, зажмурив глаза и водя по воздуху дрожащими руками.

— Ах, тетечка, знаете, что случилось? Я пошел в молельню, чтобы возблагодарить небо, и вдруг, с высоты креста, донесся голос господа; он сказал тихо-тихо, не шелохнувшись: «Как хорошо, Теодорико, что ты едешь к моему святому гробу… Я очень доволен твоей тетушкой… Твоя тетушка — любимая овечка из моего стада!»

Она молитвенно сложила руки в восторженном порыве любви к богу:

— Буди благословенно его святое имя отныне и до века!.. Он так и сказал? Ах, мог ли господь не знать, что я посылаю тебя туда ради него, только ради него… Да будет трижды благословенно его имя! Благословенно на земле и в небесах! Иди, сынок, иди молись… Не уставай, не уставай молиться!

Я пошел из комнаты, бормоча «Аве Мария». Но тетушка, в порыве нежных чувств, догнала меня у двери:

— Вот что, Теодорико, как у тебя насчет белья?.. Не нужно ли еще несколько пар белья? Так ты закажи, мальчик, закажи; благодарение пресвятой деве до Розарио, у меня есть средства; я хочу, чтобы ты был прилично одет и предстал в подобающем виде перед святой могилой господней!..

Я заказал новое белье. Затем купил «Путеводитель по Востоку», пробковый шлем и справился у Бенжамина Саррозы и Кo (умного еврея, который каждый год, водрузив на голову тюрбан, ездил в Марокко закупать волов), как доехать до Иерусалима наиприятнейшим образом. Бенжамин начертил со всеми подробностями мой грандиозный маршрут. Сначала я сяду на пакетбот «Малага» компании «Джадли», который доставит меня через Гибралтар и Мальту на другой берег вечно голубого моря, в древнюю египетскую землю. Здесь меня ждет отдых в Александрии, полный чувственных услад. Затем на пакетботе Левантийского пароходства, идущем к берегам фанатичной Сирии, я прибуду в Яффу, город апельсиновых рощ. Оттуда я поеду верхом на смирной кобыле по залитой макадамом дороге и через один день и одну ночь увижу посреди безлюдных холмов стены Иерусалима.