Религия и нравы русских - [9]

— Сегодня утром, — сказал он, — я присудил пять тысяч семей одному из этих князей в ущерб другому.

— По апелляции, конечно же?

— Да, мсье.

— И без нее?

— Да, мсье.

— И с кем Вы выносили судебное решение?

— Должен был быть князь Чарторыйский [товарищ министра, выполнявший обязанности имперского канцлера или министра иностранных дел], но он не пришел, и мне пришлось судить совсем одному.

XXX

В настоящее время (декабрь 1805 г.) русским послом в Вене является граф Разумовский, который стал австрийцем; другой посол, граф Воронцов, находящийся в Лондоне, уже англичанин, а третий, который в Берлине, — пруссак. Последний женился в Берлине. Граф Разумовский поступил таким же образом и взял в жены австрийку. У него огромные владения в Австрии и он, в конце концов, решил на свои деньги построить мост через Дунай. Нет сомнения в том, что венский двор покрыл свои долги. Что касается графа Воронцова, то он обладает значительными суммами в английских государственных фондах. Власть, которая все это терпит, с позором выгнала бы на улицу любого служащего министерства иностранных дел, который осмелился бы нанести мне визит, а во время предыдущего правления нашелся такой бедняга, которого, даже уже не состоявшего на службе, били кнутом и сослали в Сибирь, чтобы преподать, Бог знает, какой урок детям прусского посланника. Достаточно яркий пример человеческих противоречий. (Memoires politiques. P. 201.)[26]

XXXI

Господин Майор, француз, о котором все знают, что он состоял в клубах революционного правительства, служит секретарем у Муравьева, являющегося членом государственного совета Его Императорского Величества.

Господин Дювине, в прошлом адъютант Бонапарта, воспитывает сына графа Строганова. Госпожа графиня, женщина высоких принципов, не видит в этом ничего странного. Она даже считает, что верность господина Дювине своим идеалам делает ему честь.

XXXII

Один молодой русский поэт недавно сделал стихотворный перевод с французского, но так как он довольно посредственно знал французский язык, то фразу par La Fontaine (Лафонтеном, через Лафонтена) перевел как pres de la fontaine (около фонтана). Этот прекрасный труд он посвятил императору и в ответ скоро получил коробку, полную червонцев. Счастливый дебютант принес свою поэму князю Белосельскому, который тоже кое-что смыслил в литературе и потому был, так сказать, собратом (хотя и чуть более богатым, чем его товарищ). Князь, достаточно позабавившись упомянутыми par и pres, отыскал Нелединского, служителя литературных щедрот, и спросил его, читал ли император это сочинение.

— Да что Вы! С какой стати императору такое читать?

— А Вы читали?

— У меня много других дел, но вещица была недурна в смысле красивого почерка. Я знаю, что император старается награждать литераторов, потому я хорошо отозвался об этой вещи, и он сказал мне: «Дайте ему коробку со ста червонцами». Я так и сделал.

(Рассказано самим князем Белосельским у графа Строганова, сегодня, 18/30 января 1806 г.)

XXXIII

12/24 марта 1806 г. во время обеда, который давал обер-егермейстер Дмитрий Нарышкин, я сидел рядом с М., высокопоставленным чиновником банка. Заговорили о государственных векселях. Кто-то сказал:

— Мне очень любопытно, как много вы их каждый месяц сжигаете?

— Пожалуй, следовало бы задать вопрос поважнее, а именно — как много мы их производим?

За четыре года это первая бестактность, вырвавшаяся у русского в моем присутствии.

XXXIV

Недавно молодая русская женщина, жена пьемонтского офицера убежденно и грустно (что делало ее слова глубоко комичными) рассказывала мне: «Увы, господин граф, что Вы теперь хотите? Как можно добиться справедливости? Во времена Павла, по крайней мере, были фавориты, можно было поговорить с ними, намекнуть, чего ты хочешь, существовали даже определенные расценки. Например, все знали, что за шесть тысяч рублей можно было получить определенную должность. А теперь с кем говорить?»

Не припомню, чтобы я слышал что-либо столь забавное и серьезное в одно и то же время (3/15 декабря 1806 г.).

XXXV История указа Его Императорского Величества от 1806 г.

Некий обер-офицер, состоявший в подчинении у министра внутренних дел графа Кочубея, решает направить прямо Его Императорскому Величеству докладную записку о положении дел в Европе, а также о тех мерах, которые необходимо предпринять во избежание всеобщего мятежа[27]. Все сводилось к необходимости формирования широкого ополчения. Император показывает графу Кочубею эту записку при первой же встрече с ним. Граф быстро просматривает эту вещь и говорит, что только глупец мог такое придумать. Император зовет своего доверенного секретаря Новосильцева и показывает эту записку ему, говоря о том, какое впечатление она произвела на министра внутренних дел. Новосильцев бежит к Кочубею.

— Что Вы наделали?

— Я погиб.

— Нет, позвольте действовать мне.

Новосильцев берет эту записку, переделывает ее на свой лад, сводя все к России, рисует план формирования того необычайного ополчения, которое мы видим, и несет ее императору. Император показывает ее Кочубею.

— На сей раз, — говорит последний, — все выглядит как нельзя лучше, картина выглядит совершенно иначе.