Религиозные смуты и гонения. От V в. до XVII в. - [2]
Психологическая основа междуусобиц и гонений заключалась в изумительном сочетании христианских верований с совершенно нехристианскими способами распространения и защиты этих верований. В наше время нам продолжают быть понятными твердость, самоотвержение и, во многих случаях, геройское мужество гонимых. Гнет всегда усиливает встречаемое сопротивление, а в делах веры он возбуждает чувства нравственного долга, ставит прямой вопрос между земным и горним и вызывает энтузиазм, доходящий до фанатизма. Напротив того, нам трудно уразуметь действия гонителей, трудно понять их бесчеловечную свирепость, не щадившую ни возраста, ни пола, их изобретательность по части пыток и казней, их пренебрежение к нравственным страданиям и их равнодушие при виде физических мук. Мы достоверно знаем, что многие из них были люди безукоризненные в нравственном отношении, даже человеколюбиво-благотворительные, притом искренне веровавшие в истину тех христианских начал, которым их зверская жестокость так явно противоречила. Единственное объяснение этого противоречия можно находить в извращении человеческих чувств превратным пониманием своего долга, которое проистекало от непреклонной суровости догматических убеждений. Мысль, что вне резко очерченного катехизического пути нет спасения для души человека, лежит в основании всех средневековых религиозных преследований и всех пыток и казней испанской инквизиции. Эта мысль упрочилась уже в первые века христианства. Бл. Августин утверждал, что если из двух детей одной матери один ребенок случайно умер до окрещения, то его душа обречена на вечную погибель[1], а по другому поводу ставил вопрос: Что может быть смертоноснее для души, чем свобода заблуждений?[2] В пытках и мучительных казнях усматривали для еретиков ту пользу, что они побуждали их к отречению от ересей и как будто предоставляли для раскаяния льготный срок[3]. Постепенное смягчение нравов постепенно смягчало и практическое применение догматических взглядов; но они, тем не менее, долго сохраняли свою силу, и их влияние отражалось в проливаемых потоках крови. Веротерпимость признавалась преступлением против самой веры; преследование – долгом веры и логической необходимостью. Даже в Англии, в царствование королевы Марии, архиепископ Гардинер и другие богословы утверждали, что учение о свободе совести основано на самом явном нечестии, на равнодушии к какой бы то ни было вере и что из всех видов преследования самый жестокий и кровожадный наиболее может быть оправдан, как наиболее действительный[4]. Тот же самый дух нетерпимости господствовал и между пресвитерианцами. «Папизм, – говорит Бакстер[5], – магометанство, неверие и язычество суть пути к вечной погибели (damnation); но свобода их проповедовать и совращать есть способ делать из людей папистов, магометан, неверных и язычников; следовательно, эта свобода есть путь к вечной погибели людей». Замечательны также отзывы Паскаля о младенцах, обреченных на такую погибель[6], и Ж.-Ж. Руссо и Чарльза Фокса – о невозможности согласовать веротерпимость с крайними догматическими взглядами[7].
Не без основания сказано Граттаном, что совесть, стесняющая всякие пороки, сама становится источником пороков в деле религиозных гонений[8].
После Эфесского собора 449 года, известного в истории под наименованием разбойничьего, вследствие насилий, совершенных председательствовавшим на нем александрийским архиепископом Диоскором[9], император Маркиан, заменивший на византийском престоле императора Феодосия, созвал в Халкедоне законный Вселенский собор, бывший по счету четвертым Вселенским. Всех отцов было на нем до 630. Председательствовал Анатолий Константинопольский. Собор осудил действия Диоскора и его единомышленников, низложил Диоскора и по догматической части точнее определил вероучение, противное несторианству и восторжествовавшему на Эфесском соборе монофизитству. После собора император издал строгие законы относительно монофизитов. Приказано было всем принимать учение, определенное Халкедонским собором, а монофизитов ссылать в заточение или изгонять: сочинения их сжигать, а за распространение их – казнить[10].
Таким образом правительственная власть распространила на всех последователей еретических учений действие карательных мер, которым прежде подвергались основатели этих учений и еретики духовного сана или звания. Епископы были низлагаемы, ссылаемы, заточаемы; пресвитеры и монахи были гонимы; борьба между враждебными партиями сопровождалась кровопролитием; но религиозные раздоры, тем не менее, имели преимущественно характер междоусобиц. Со второй же половины V века эти раздоры представляют общую черту с прежними гонениями, направленными против христиан языческими властями. Место единоличных преследователей заступает огульное преследование всех последователей того или другого учения, осуждаемого, как во время иконоборческих распрей, правительственной властью.
В течение VI и VII веков церковные смуты продолжались под видом монофизитской, а затем монофилитской ересей, по временам находивших себе поддержку или некоторую терпимость в среде самого правительства
«Грустно! Я болен Севастополем! Лихорадочно думаю с вечера о предстоящем на следующее утро приходе почты. Лихорадочно ожидаю утром принесения газеты. Иду навстречу тому, кто их несет в мой кабинет; стараюсь получить их без свидетелей: досадно, если кто-нибудь помешает мне встретиться наедине с вестью из края, куда переносится, где наполовину живет моя мысль. Развертываю „Neue Preussische Zeitung“, где могу найти новейшие телеграфические известия. Торопливо пробегаю роковую страницу. Ничего! Если же есть что-нибудь, то не на радость.
«Четырнадцать лет тому назад покойный профессор Кавелин, стараясь определить задачи психологии, отозвался в следующих выражениях о тогдашнем направлении человеческой мысли, настроении духа и состоянии общественных нравов в христианском мире…».
Петр Александрович Валуев (1815–1890), известный государственный деятель середины XIX в., стал писателем уже в последние годы жизни. Первая его повесть — «У Покрова в Лёвшине» сразу привлекла внимание читателей. Наиболее известен роман «Лорин», который восторженно оценил И.А Гончаров, а критик К. Станюкович охарактеризовал как «любопытную исповедь» с ярко выраженной общественно-политической позицией «маститого автора».«У Покрова в Лёвшине» и «Черный Бор» — лучшее из всего написанного Валуевым. В них присутствует простодушный и истинно русский лиризм.
«1 января 1861 г. Утром во дворце. Заезжал два раза к гр. Блудову. Записывался по обыкновению в швейцарских разных дворцов. Все это при морозе в 17°.Обедал у Вяземских. Вечером дома…».
«– Опять за книгой, – сказала сердито Варвара Матвеевна, войдя в комнату, где Вера сидела у окна за пяльцами, но не вышивала, а держала в руках книгу и ее перелистывала. – Урывками мало подвинется работа, и ковер к сроку не поспеет.– Я недавно перестала вышивать, тетушка, – сказала молодая девушка, покраснев и встав со стула, на котором сидела. – Я целое утро работала и только хотела дать глазам поотдохнуть…».
«Существует целый ряд тягостных фактов, на которые кажется невозможным не обратить серьезное внимание.I. Правительство находится в тягостной изоляции, внушающей серьезную тревогу всем, кто искренно предан императору и отечеству. Дворянство, или то, что принято называть этим именем, не понимает своих истинных интересов… раздроблено на множество различных течений, так что оно нигде в данный момент не представляет серьезной опоры…».
В этой работе мы познакомим читателя с рядом поучительных приемов разведки в прошлом, особенно с современными приемами иностранных разведок и их троцкистско-бухаринской агентуры.Об автореЛеонид Михайлович Заковский (настоящее имя Генрих Эрнестович Штубис, латыш. Henriks Štubis, 1894 — 29 августа 1938) — деятель советских органов госбезопасности, комиссар государственной безопасности 1 ранга.В марте 1938 года был снят с поста начальника Московского управления НКВД и назначен начальником треста Камлесосплав.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
Как в конце XX века мог рухнуть великий Советский Союз, до сих пор, спустя полтора десятка лет, не укладывается в головах ни ярых русофобов, ни патриотов. Но предчувствия, что стране грозит катастрофа, появились еще в 60–70-е годы. Уже тогда разгорались нешуточные баталии прежде всего в литературной среде – между многочисленными либералами, в основном евреями, и горсткой государственников. На гребне той борьбы были наши замечательные писатели, художники, ученые, артисты. Многих из них уже нет, но и сейчас в строю Михаил Лобанов, Юрий Бондарев, Михаил Алексеев, Василий Белов, Валентин Распутин, Сергей Семанов… В этом ряду поэт и публицист Станислав Куняев.
«…Церковный Собор, сделавшийся в наши дни религиозно-нравственною необходимостью, конечно, не может быть долгом какой-нибудь частной группы церковного общества; будучи церковным – он должен быть делом всей Церкви. Каждый сознательный и живой член Церкви должен внести сюда долю своего призвания и своих дарований. Запросы и большие, и малые, как они понимаются самою Церковью, т. е. всеми верующими, взятыми в совокупности, должны быть представлены на Соборе в чистом и неискажённом виде…».
Статья посвящена положению словаков в Австро-Венгерской империи, и расстрелу в октябре 1907 года, жандармами, местных жителей в словацком селении Чернова близ Ружомберока…
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.