— А что дальше?
— Тот день стал для него днем излечения.
— Больше ничего он не говорил? — допытывалась я.
— Говорил, но не так уж много.
— И все же хотелось бы услышать.
— Об этом не принято говорить, — возразил он.
— Я вас очень прошу! — взмолилась я.
— Пишта сказал, — произнес он почти беззвучно, — что с вами ему было лучше всего на свете.
Меня словно совсем покинули силы; я сидела, совершенно опущенная, все мускулы мои расслабились, внизу живота расплывалось нечто жаркое, как при внутреннем кровоизлиянии. Я чувствовала Пишту в себе. Слышала его учащенное дыхание, слышала его вскрик — точно произошел взрыв и с резким толчком взметнулась земля.
Мне тоже с ним было лучше всего на свете.
— Спасибо, что рассказали, — поблагодарила я.
Внезапно парень вскочил. Огляделся по сторонам. Даже в воздухе вокруг него отражалась его внутренняя дрожь. Мне стало жаль его. С минуту я всматривалась в его лицо; оно уже не казалось мне таким отталкивающим, как в тот момент, когда он пришел. Каким-то образом он вписался в наше прошлое, сразу найдя себе место в тех воспоминаниях. Мне почудилось, будто и он тогда стоял под дикой черешней там, на берегу. Правда, он виделся не так четко и ясно, как Пишта, а как некое бесплотное существо, способное быть лишь тенью самого себя… Но он был там.
— Идите за мной, — быстро проговорила я.
— Куда? — спросил он.
— В мою комнату, — ответила я. — Там хранятся бумаги Пишты.
* * *
Кровать Нетти.
Кровать Нетти, сделанная из дерева разных пород, являла собой произведение искусства. Она относилась к эпохе Марии Терезии. Кари получил ее взамен адвокатского гонорара от несостоятельной должницы баронессы Хайлиг; он не только брал на себя защиту коммунистов, но и не пренебрегал дойными коровами. Кровать эту соорудил безвестный крестьянский мастер в качестве приданого баронессе, тогда только что появившейся на свет. Предположительно восемь лет он трудился над столярными работами и восемнадцать лет корпел над интарсиями. В результате получилась странная смесь монументализма и изящества: кровать напоминала пляшущего медведя. А у Нетти возникла дерзкая мысль соединить ее с ночным столиком в стиле рококо; над постелью она повесила ультрасовременный светильник, а у изголовья обосновался огромный, пузатый, обливной кувшин с георгинами на длинных стеблях. До того, как выйти замуж за Кари, Нетти приходила домой только переночевать. Выйдя замуж, она со страстью одержимого предалась обустройству квартиры; взять, к примеру, тот же кувшин; горлышко его, наподобие бус обвивала связка круглого красного перца.
Эту кровать сейчас разглядывал Пелле. Он смотрел на нее исподлобья, набычившись, словно готовился сокрушить ее.
— Кровать тоже собственность Кари, — примирительным тоном сказала Нетти. — Я всю эту мебель здесь терпеть не могу.
— А мебель красивая, — заметил Пелле. — Только будьте добры, отдайте мне Пиштин конверт.
— Вы хотите уйти?
— Да, хочу, — сказал Пелле.
— Не валяйте дурака, — сказала Нетти. — Ведь моя жизнь сложилась в точности так, как хотел Пишта.
— Я знаю, — сказал Пелле.
— И знаете, что Кари был влюблен в меня?
— Да.
— Кари был единственным человеком на свете, к которому Пишта меня не ревновал. Кари вызывал только улыбку.
— Пишта рассказывал об этом.
— А если я умру, говорил Пишта, выходи за него замуж.
— И это я тоже знаю, — сказал Пелле.
Он по-прежнему не сводил глаз с кровати.
Все светильники в комнате были затенены абажурами. При этом мерцающем, рассеянном свете некрасивость молодого человека скрадывалась. Красное пятно на щеке едва проступало, оно казалось случайной тенью на фоне бледного, худого, юношеского лица. И дело было не только в освещении. Пелле возник из ниоткуда подобно дальнему родственнику, к которому не приглядываются, красив он или уродлив. Его принимают таким, каков он есть. Но Пелле этого не знал. Внезапно он повернулся спиной к кровати и бросил взгляд на дверь, словно в поисках выхода, и повторил просительным тоном:
— Так отдайте мне, пожалуйста, этот конверт.
Нетти улыбнулась.
— Да полно тебе ревновать, дурачок, — сказала она.
И глубоко вдохнула. Закрыла глаза. Напряглась всем телом, как перед прыжком в холодную воду, затем быстро подступила к нему и поцеловала в губы.
— Раздевайся скорее, — шепнула она. — А я приготовлю тебе ванну.
* * *
На мне был костюм Пишты, его рубашка. На ногах — носки и ботинки Пишты. И я страстно желал эту женщину.
— Пожалуйста, отпустите меня, — просил я.
— Теперь ты поцелуй меня, — сказала она.
И не переставая ласково гладила меня по лицу с бесконечным, животным терпением, подобно тому, как корова вылизывает теленка. Как только я пытался ускользнуть, она вновь опрокидывала меня на постель и улыбалась. В ней пробудилась такая сила, что я не мог ее обороть.
— Пожалуйста, оставьте меня в покое, — взмолился я. — Все равно я не смогу это сделать.
— Почему не сможешь? — спросила она.
— Из-за Пишты.
— Неправда, — сказала она. — Ведь ты и есть Пишта.
— Нет, я не Пишта.
— Ну, отчасти, — сказала она.
— Это всего лишь его одежда, — возразил я.
— Не только одежда, — сказала она. — Его голос. Его слова. И суставами ты хрустишь, как он.
