Реквием - [55]

— Еще раз что-то подобное вытворишь, тупым ножом сам вырежу у тебя кожу там, где ты испортил ее детям!

Лучше бы он меня побил. Было бы значительно проще и понятнее.

Свою наколку на руке я носил до десятого класса. На уроке химии во время лабораторной работы я тайком отлил во флакончик с пробкой чистой серной кислоты. В течении нескольких дней я травил кожу на месте татуировки. В итоге на руке на всю жизнь осталась лишь небольшая, прерывистая линия. Точку на колене и якорь на бедре я оставил. Под брюками не видно.

Оставил как памятник собственной глупости. Оставшиеся участники коллективного тату, за исключением двух, живы.

Меченые нашей общей, а больше моей мальчишьей бездумностью, они до сих пор носят эти далеко не украшающие знаки.

План ГОЭЛРО в отдельно взятой…

Нам электричество ночную мглу разбудит,

Нам электричество пахать и сеять будет,

Настанет чудный век, земля преобразится,

Не будет мам и пап, мы будем так родиться.

Не будет акушеров, не будет докторов,

Нажал на кнопку, чик-чирик, и человек готов.

Нажал на кнопку — чик, включил и не горюй,

А если что, добавим электропоцелуй…

Студенческая песня

В раннем детстве, по словам мамы, просыпался я очень рано. К неудовольствию всех, особенно брата Алеши. Тем более в воскресные дни, когда, натруженные за неделю, руки родителей просили хотя бы на полчаса больше отдыха. А брат по выходным просыпался иногда к полудню.

До пяти лет я спал между родителями на огромной кровати размером два на два с половиной метра, устроенной в углу, ограниченном русской печью и грубкой из плиточного камня. Четыре массивных чурбака скреплялись поясом из толстых досок. Поверх настилались доски сплошь, на которые стелили такой же огромный матрац, два раза в год набиваемый свежей соломой. Брат спал отдельно на металлической кровати с завитушками, блестящими шишками и шариками.

Общая кровать была освещена окном, выходящим на улицу. Через окно просматривались несколько домов соседей на противоположной стороне улицы. Мама рассказывала, что я мог проснуться задолго до рассвета. Перелезал через нее, становился коленями на узком подоконнике и терпеливо ждал. Как только в одном из домов появлялся тусклый огонек, я тут же принимался тормошить маму:

— Мама! Фито Сяды, фито Фики, фито Эки. Мама, фите мапу!

В переводе означало:

Мама! Светло у Санды, светло у Фильки, светло у Женьки. Мама свети лампу!

Мама долго не выдерживала. Вставала, нащупывала на лежанке коробок и зажигала спичку. Сняв стекло, зажигала керосиновую лампу. Я быстро перебирался на угретое мамино место, укрывался одеялом и в доме восстанавливался покой.

Когда я стал чуть старше, помню, что меня привлекали и страшили тени от лампы на стенах и потолке, особенно двигающиеся. Брат использовал это и показывал мне «кино». В дальнем углу русской печки ставил зажженную лампу, задергивал занавеску и тенью своих рук и головы показывал разные фигуры на занавеске. Я знал, что это Алеша, но все равно было страшно. Когда становилось особенно жутко, я хватал мой твердый валенок и с силой швырял в страшилище. Попадал, как правило в брата.

Он приноровился увертываться до того, как валенок долетит до него. Изменил тактику и я. Резко отдергивал занавеску и швырял валенок прямо в брата. Спасаясь, однажды он отскочил вглубь печки. Я схватил второй валенок. Не дожидаясь броска, он спрыгнул с печи на кровать и встал на подоконник, наивно полагая, что я не стану швырять валенок в сторону окна. Он плохо обо мне думал! Валенок с галошей полетели. Вместо того, чтобы поймать, Алеша уклонился от летящего снаряда. Пробив оба стекла проема, валенок зарылся в снег. На звон разбитого стекла с улицы прибежал отец.

Что было дальше, представляйте сами. Разбитые насквозь стекла окна в середине зимы и дефицит стекла в начале пятидесятых. Выручил мамин двоюродный брат, бригадир строительной бригады в колхозе. Он снял размеры, вырезал стекло и вставил. Вместо оконной замазки щели залепили тугим тестом. До весны.

Мне хронически не хватало света. Днем я отдергивал все занавески, а вечером, как только мама выходила в сени, подкручивал лампу, увеличивая язычок пламени. Войдя, мама мгновенно все замечала:

— Не подкручивай фитиль! Закоптится стекло и будет еще хуже.

Я долго не мог понять: — почему?

Мне нравилось наблюдать, как мама чистит стекло перед закатом. Она наматывала на подсолнечниковую палочку чистую тряпочку и несколько раз дышала внутрь стекла. Когда оно запотевало, она терпеливо протирала стекло изнутри, периодически глядя через него на свет. Однажды я решил избавить маму от такой нудной работы. Когда она вышла во двор, я взялся за дело. Дышал я добросовестно, но как только начал чистить, стекло само собой развалилось.

Керосиновые лампы висели на стенах в классах школы, в клубе, в правлении колхоза и сельсовете. В первой четверти первого класса домашние задания я выполнял при свете керосиновой лампы.

Летом пятьдесят третьего вдоль всего села стали рыть узкие глубокие ямы. В них устанавливали столбы, состоящие из двух частей, скрепленных стянутой толстой проволокой, которую называли катанкой. Наверху каждого столба на черных крюках были вкручены белоснежные чашки — изоляторы. Потом через крюки протянули проволоку и прикрутили ее к чашкам. Через каждые пять пролетов к столбам гвоздями крепили катанку, зарытую глубоко в землю. Эту проволоку называли заземлением.