Реквием - [53]

— Артисты, — пояснил Иван.

Все встало на свои места. Между артистами расположилась длинная фотография, на которой был изображен длинный военный корабль с пушками.

— Это твой пароход? — спросил я.

— Это не пароход, это крейсер.

Слово крейсер мне было известно. Я уже смотрел «Крейсер Варяг» два раза. Сначала на детском сеансе, а позже вечером Нянэк открыл узкое окно на сцене и мы скопом тихо проскользнули на сцену. Разместившись на полу, мы смотрели этот фильм уже с другой стороны белой простыни, заменявшей экран.

Я всмотрелся. На крейсере было написано: «Бесстрашный». Я посмотрел на Ивана по другому, с бесконечным уважением. На дне чемодана я увидел кусок черной суконки, на которой были пришпилены четыре сдвоенных буквы ЧФ и маленькие золотистые якоря. Я не мог оторвать от них глаз. Иван взял суконку и, отогнув проволочки с обратной стороны, снял маленький якорек и проколов карман моей рубашки, закрепил якорь.

Надев бескозырку, он поправлял ее, глядя в зеркало, покручивая и надвигая ее на лоб. Только сейчас я заметил, что на длинных лентах бескозырки золотыми буквами было написано: «Черноморский флот». Нагнув голову и, придерживая бескозырку рукой, он вышел во двор. Я за ним.

— Подожди меня, — сказал он и пошел вглубь двора мимо стога соломы и кучи кукурузных переедков.

Выйдя из-за стога, Иван пошел дальше и, дойдя до старой яблони-дички, долго смотрел на нее. Возвращался он медленно, поглядывая и в сторону соседей. Во дворах никого не было. Высоко перепрыгнув узенький мелкий ровик, вышел на улицу. Я последовал за ним.

С нижней части села шли двое: мужчина и женщина. Они были еще далеко, у Маркова моста. Иван вышел на середину дороги, постоял и вернулся. Посмотрел вдоль электрических столбов, вкопанных в прошлом году, с одной, потом, наклонившись вбок, с другой стороны, как бы проверяя насколько ровно они вкопаны, перевел взгляд на провода.

Пара снизу приблизилась. Это был, вернувшийся еще в позапрошлом году, служивший танкистом, Иван Адамчук с молодой женой. Повернувшись, Иван направился к ним. За несколько шагов, сняв бескозырку и, откинув широко левую руку с бескозыркой далеко в сторону, правой поздоровался с тезкой, энергично встряхивая. Затем обнялись так, что бескозырка оказалась за спиной бывшего солдата, по мужски трижды расцеловались.

— Красиво! — подумал я, потрясенный.

Но главное мое потрясение было впереди. Вернувшись в дом, Иван взял зеленую мыльницу, зубной порошок и щетку. Накинув полотенце на плечо, вышел на узкую площадку перед фасадом дома.

Накинув на куст сирени полотенце и, разложив все остальное на табурете, стоявшим под кустом, долго и энергично чистил зубы. Прополоскав рот и горло, дал мне кружку с водой. Я лил воду сначала на ладони, потом на шею. Мылся он размашисто, громко, со стоном, фыркая. Я вылил на него всю воду из ведра, стоявшего на завалинке.

Когда он стал вытираться, я увидел нечто, от чего у меня захватило дух. На его груди, почти во всю ее ширину, красовался крейсер «Бесстрашный», точь в точь как на фотографии в чемодане. Крейсер плыл, качаясь на татуированных волнах, волнующихся при каждом движении рук моряка.

Тщательно вытерев крейсер с волнами, Иван долго укладывал, причесывая, свои крупные кудри. Я же неотрывно смотрел на крейсер. Тогда же, я твердо решил стать моряком. Ничего, привыкну. Ведь там, наверняка, всем матросам рисуют такие корабли.

Вернувшись домой, я снял якорь с кармана рубашки и, приложив его на то место, где был якорь Ивана, послюнявив, обвел его химическим карандашом. Убрав якорек, я разочаровался, так как нарисованный якорь получился толстым и некрасивым.

Через пару дней, когда были почти смыты следы карандаша, я нарисовал якорь сам, проводя тем же карандашом по еле различимому контуру. Так я повторил несколько раз, с разочарованием убеждаясь, что мои якоря, в отличие от Ивановых, линяют. Я решил подождать до службы на крейсере, твердо полагая, что краска там особая, морская.

После второго класса, я встретил возле клуба Калуцкого Флорика, Мищишина Сашу и моего двоюродного брата Борю Мищишина. Они что-то оживленно обсуждали, протягивая друг другу руку. Я подошел поближе. На руке каждого красовалась татуировка. У каждого своя.

У Флорика на руке красовался якорь, а против большого пальца выделялась красиво изогнутая, с тенями и завитушками буква Ф. Сашины и Борины произведения были поскромнее, но тоже впечатляли. Татуировки им сделали в Дондюшанской МТС (Машино-тракторная станция), где проходили практику их старшие друзья, учащиеся в училище механизации.

На сердце полегчало. Незачем ждать флота и армии. Это можно сделать недалеко, в Дондюшанах, в МТС. Я решил проверить, на всякий случай, мнение отца по поводу улучшения моего облика татуировкой. Начал издалека. Рассказал о Флорике. Отец меня раскусил сразу.

— Этим делом занимаются последние босяки, — сказал он. — Просто некому их хорошо отлупить широким ремнем, а потом послать в поле прашевать целый день на жаре. Поумнеют враз.

Ремня мне не хотелось, прашевать еще больше. Я решил подождать до лучших времен. Чтоб не терять напрасно время, я подробно расспрашивал всех, у кого видел татуировки, где их делали и как это делается. Все оказалось предельно простым.