Реки Вавилона - [7]

Каждому из минометчиков Хаббани предстояло сделать по четыре выстрела и закрыть дыры камнями. К тому времени, когда мины, летящие по высокой траектории, начнут одна за другой поражать цель, минометчики уже будут далеко.

Хаббани достал ветошь, пропитанную растворителем на спиртовой основе, сунул руку в длинный ствол и протер его. Его несколько беспокоили эти законсервированные стволы. Действительно ли их хорошо пристреляли в 1967 году? Не осела ли с того времени почва? В порядке ли мины? Не выросли ли деревья настолько, что перекроют траекторию полета мин?

На ветоши остались мертвые насекомые, пыль, немного влаги и небольшие следы ржавчины. Скоро он выяснит, могут ли минометы вести огонь.

— Это я, Ричардсон. — Голос прозвучал глухо, но Ласков узнал его. Он отпер дверь.

Голая Мириам Бернштейн выскочила из постели и, освещенная светом ночника, прислонилась к дверному косяку в позе парижской путаны. Она улыбнулась и бросила на Ласкова манящий, соблазняющий взгляд. Тедди это не позабавило. Он медленно открыл дверь. Том Ричардсон, военно-воздушный атташе США, вошел в квартиру как раз в тот момент, когда Ласков услышал звук закрывающейся двери спальни. Тедди посмотрел в лицо гостю. Заметил ли он Мириам? Трудно сказать. В такой ранний час люди почти не выражают свои эмоции.

— Ты по делу или просто так?

Ричардсон развел руками.

— Я в форме, при полном параде, а еще даже солнце не встало.

Ласков уважал этого молодого офицера. Высокий, с волосами песочного цвета, Ричардсон был назначен на пост атташе скорее из-за способности ладить с людьми, чем из-за профессиональных качеств летчика. Дипломат в форме.

— Это не ответ на мой вопрос.

— Зачем тебе пушка за поясом? Даже в Нью-Йорке мы не открываем дверь в таком виде.

— У тебя все впереди. Ладно, садись. Кофе?

— Да.

Ласков направился на маленькую кухню.

— Турецкий, итальянский, американский или израильский?

— Американский.

— У меня только израильский, да и тот растворимый.

Ричардсон уселся в кресло.

— Ну, как жизнь?

— Как всегда.

— Проникнись духом времени, Ласков. Скоро наступит мир.

— Может быть. — Тедди поставил кофейник на газовую плиту с одной горелкой. За стеной послышался шум душа.

Ричардсон бросил взгляд на закрытую дверь спальни.

— Я помешал? Может быть, ты лично заключаешь сепаратный мир с сестрой какого-нибудь местного араба? — Он засмеялся, потом спросил серьезно: — Мы можем свободно говорить?

Ласков вышел из кухни.

— Да. Выкладывай свое дело. Мне предстоит трудный день.

— Мне тоже. — Ричардсон прикурил сигарету. — Мы хотим знать, какое воздушное прикрытие ты планируешь для «Конкордов».

Ласков подошел к окну и открыл жалюзи. Под окнами его квартиры проходило шоссе Хайфа — Тель-Авив. Светились огни частных вилл, расположенных на берегу Средиземного моря. Герцлия считалась израильским Голливудом и израильской Ривьерой, здесь также жил персонал компании «Эль Аль», во всяком случае, те, кто мог себе это позволить.

Запах западных морских бризов, обычно наполнявший квартиру Ласкова, сменился теперь доносимыми сухим восточным ветром запахами апельсинов и миндаля с Самарианских холмов. По другую сторону шоссе первые лучи восходящего солнца осветили двух мужчин, стоявших перед дверью магазина. Мужчины отодвинулись дальше в тень. Ласков отвернулся от окна, подошел к вращающемуся креслу с высокой спинкой и сел в него.

— Если это только не твои шофер и охранник, то за моей квартирой ведется наблюдение.

Ричардсон пожал плечами.

— Кто бы они ни были, это их работа. А у нас есть своя работа. — Он наклонился вперед. — Мне требуется полный отчет о сегодняшней операции.

Ласков откинулся на спинку кресла, словно это было кресло в кабине боевого самолета. Собираясь вместе, его друзья рассказывали друг другу о прошлых воздушных боях. «Спитфайры», «Корсары», «Мессершмитты». Генерал поднял глаза к потолку. Он снова выполнял боевое задание в небе над Варшавой. Летчик, капитан Красной Армии Тедди Ласков. Тогда все было проще. Или просто так казалось.

После того как его в третий раз сбили в последние дни войны, Ласков вернулся долечиваться в свою деревню Заславль под Минском. Там его ждали оставшиеся в живых родные. Почти половине его семьи удалось пережить нацистов, но они были убиты в ходе гражданских беспорядков, как это называли комиссары. А Ласков назвал это погромом и понял, что Россия так и не изменилась. Как и в святой Руси, в безбожной России еврей оставался евреем.

Капитан Ласков, боевой летчик, награжденный многими наградами, вернулся в свою эскадрилью в Германию. Спустя десять минут после возвращения к месту службы, он забрался в кабину истребителя, взлетел и атаковал с бреющего полета свои войска в окрестностях Берлина, а потом приземлился на аэродроме на западном берегу Эльбы, находившемся в расположении второй бронетанковой дивизии США.

После американского лагеря для интернированных Ласков в конце концов добрался до Иерусалима, успев насмотреться на то, что стало с евреями в Западной Европе.

В Иерусалиме он вступил в нелегальные в то время ВВС, вооружение которых составляли несколько потрепанных английских истребителей и американских легких гражданских самолетов, спрятанных в шалашах из пальм. Огромный контраст по сравнению с авиацией Красной Армии, и все же, когда Ласков увидел свой первый «Спитфайр» со звездой Давида на фюзеляже, у него на глаза навернулись слезы.