Река моя Ангара - [22]
Но это им не удавалось: стволы разбегались по сторонам, давая место дороге. Правда, на одном слишком крутом повороте шофер не снизил скорость и машину так занесло, что Марфа едва не вылетела из кузова, но мы с Борисом вовремя ухватили ее за руки.
В поселке Борис сунул шоферу полсотни. Шофер, еще очень молодой, молчаливый, со скучным лицом, тотчас бросился к нашим чемоданам.
Когда машина скрылась в облаке пыли, Марфа вытерла платком виски и шею и устало сказала:
— Мало дал. Дал бы уж сотню.
Борис куснул губу.
— Ничего, он хороший парень.
— Может быть. Только права у него давно отобрать надо.
Я понял: продолжение ресторанной истории. Но эта стычка показалась мне мизерной по сравнению с тем, что случилось через час.
А через час, как утверждали старожилы, нам дьявольски повезло.
Угрюмый и небритый начальник ЖКО после долгого ожидания впустил нас в свой кабинет, оглядел с ног до головы, пропыленных, усталых, худющих, подпер по-старушечьи голову кулаком, тихонько вздохнул и закрыл на мгновение глаза.
Потом негромко, почти шепотом сказал, что, так уж и быть, даст нам комнату в щитовом доме. Комната, правда, не ахти какая — семь квадратных метров, вчера освободилась. Так вот, пусть мы не трезвоним вокруг, а потихоньку вселимся…
И жить бы нам в прочном деревянном доме, если бы не женщина с грудным ребенком на руках.
Она без стука вошла в кабинет, вся в слезах, издерганная, растрепанная, носатая, с худым, плоским лицом, и, даже не поздоровавшись, сразу закричала: когда начальник перестанет обманывать честных людей и переселит ее из палатки в дом, который уж месяц обещает, ведь ребеночек-то у нее больной, бронхит…
— Как только представится возможность, — сказал начальник.
— Я сытая вашими обещаниями! — закричала женщина. — Сами из коттеджа в коттедж переезжаете, а мы рабочая скотинка… — Она быстро положила на бумаги сверток с орущим ребенком и протянула к самому носу начальника ладони в буграх желтых мозолей.
— Не заслужила? Одну комнату на пять метров! У тебя такие мозоли есть? Покажи? Может, есть, да на другом месте…
— Не выражаться! — рявкнул начальник.
Я застыл, не дыша, а у Бориса округлились глаза.
— А вы ей нашу, — вдруг пробормотал он. — Мы как-нибудь так… Ничего…
Начальник резко поднял голову:
— Отказываетесь?
Марфа заерзала на стуле, закусала губы.
— Да нет, не о том он, вы не поняли его…
— Замолчи! — крикнул Борис. — Мы поживем и в палатке. Ничего с нами не сделается. Это ведь и в самом деле возмутительно: бронхит у ребенка…
Начальник внимательно посмотрел на Бориса, стряхнул с папиросы пепел и звучно отчеканил, обращаясь к женщине:
— Хорошо. Завтра я вас переселю. А вы, молодой человек, займете ее место. Все. Можете идти.
В коридоре Марфа заморгала ресницами.
— Видал, как тут? А ты… Когда тебя наконец научит жизнь?
Борис ничего не ответил ей, только буркнул что-то под нос.
Место в палатке еще не освободилось, и пришлось ночевать в конторе, вот почему я лежал на столе, разглядывая размалеванный под дуб металлический сейф в углу, стволы лиственниц в окне, засылал и просыпался и думал о своем будущем.
Разбудила нас уборщица, а через час комендант палаточного городка повел нас в свои владения.
Палатки начинались сразу за шоссейкой. Их было много. Может, целая сотня. Стояли они не как попало, а в правильном порядке, кварталами, как дома во всяком уважающем себя городе. И палатки были не временные, не те, которые носят в рюкзаках туристы. Это были большие стационарные сооружения из толстого брезента, с оконцами, деревянными дверями и тамбурами, с оттяжками, туго натягивающими брезент. От солнца и дождей они приняли грязновато-белесый цвет, и я не мог догадаться, какими они были новые.
Мы шли за комендантом возле умывальников, сложенных из камня очагов, белья на веревках. Шли по узкой дощечке среди месива бурой глины и луж.
У одной палатки зеленел крошечный огородик: картошка и два рыжих подсолнуха; у другой пламенел маленький цветничок.
— Девичье царство, видно, — предположил Борис.
— Точно, — буркнул комендант, — цветики, танцульки да слезы — что им еще надобно в жизни?
— Решительно ничего, — охотно согласился Борис, а сам обернулся и состроил нам такую рожу, что у меня закололо в животе и я едва не угодил в лужу.
Но Марфа и бровью не повела.
— Тута, — Комендант остановился у крайней палатки.
Она ничем не отличалась от других. Только находилась ближе к Ангаре.
Две женщины, стиравшие в тазах белье, выпрямились, убрали с мокрых лбов упавшие космы волос и с нескрываемым любопытством принялись разглядывать прибывших, то есть нас.
— Здорово, — грубовато пробасил комендант. — Новых вот привел…
Он дернул дверь. Борис, Марфа и я вошли в темный тамбур, и в нос мне сразу ударила вонь пеленок, запах подгоревшей картошки, а слух резанул визг: к двери через блоки был привязан на проволоке кирпич, плотно закрывавший дверь.
Внутри палатка была разгорожена дощатыми стенками — закуток на семью; ноги упирались в щелястый горбатый пол.
В комнатках — если так можно назвать закутки — слышался говор, всплески смеха.
Комендант открыл одну из дверей и тут же быстро захлопнул.
— Фу ты, сила нечистая, переодеться не дадут!.. — раздалось изнутри. — Стучаться надо…
