Река Лажа - [11]

— Птицын чувствовал, что продавичка компьютерного магазина предугадывает, что запишут ему на болванку, и подчеркнуто пасмурно изображал безразличье — и имевшим терпенье выслушивать птицынские пересказы Куприна и Андреева, но бессильным хоть чем-то ответить ему — от тоски Птицын впился в Амбарова как амнезист в обретенную память. В девяносто, наверно, седьмом, вспоминал фотокор, мы пригрели в редакции двадцатилетнего Кирика Зверева, панковатого склада, с задором (Аметист покивал: Зверев выдал подборку сочувственных очерков о гаражных потугах района, на недолгое время прославив друзей-горлопанов), он, скорее, был профнепригоден, как, впрочем, мы все: в тот период редактор, хотя и плевался, но делал колонку народных советов из писем читателей — про компрессы, отвары и прочее членовредительство; ну и вот, выдающаяся героиня труда сочинила там снадобье вроде бы как от ожогов, написала: взбить яйца, смешать с чайной ложкой квасцов и т. д., в общем, этот утырок влез в верстку и вбил там: взбить яйца и член, и, поскольку корректор уже отработал, в народ оно так и ушло, благо, эти рецепты никто не читал — и, как следствие, не приготовил себе это чудо, подпевал Аметист, сокрушаясь, что сам никогда не совался в колонку советов, — кроме, что очевидно, самих информаторов, так что тетка приехала к нам на такси, встала за ходунки и уже с ходунков, как с трибуны, долбила нас по-прокурорски: все печаталось с подписями, а она полагала себя незабытой в народе, и все это действительно выглядело хулиганством, так что Глодышев еле ее успокоил (сам тогда был едва только выписан, и в какой-то момент ослабел, и оперся на эту ее канитель), она пискнула, будто решив, что сейчас он возьмет ее вместе со сбруей и снесет так на улицу, это был дурной знак такой, мне показалось тогда, что он так вот примерился к этой телеге, все же был еще слишком недужен, и подозревали, что закончиться может плачевно; Кирика мы отчислили в этот же день — чем он думал, я не постигаю; тем и думал, высказывался про себя Аметист и застегивался потеплее: тот остаток свободы, что он ощущал за собой, представлялся холщовым кривым лоскутом, ненарочно болтавшимся в бледном воздушном столбе. Он доучивался через силу, спустя рукава, много слушал «ГО» на отцовском кассетнике «Парус», не гадал о грядущем и по месяцам составлял протяженные стихотворенья, мешавшие жить. На комиссии в смрадном от полчища снятых кроссовок горвоенкомате ему выдали узкую синюю книжку, извещавшую об ограниченной годности призывника: лишь в военное время — о счастливый пролапс непонятного клапана, неполадка в сиренево-алом внимательном сердце, установленная еще классе в девятом! — Птицын пару недель ходил именинником, но, как единогласно ему объясняли заслуженные уклонисты с Ремесленной и перекрестных, приписное ценилось не более ваучера из покоцанной супницы, приспособленной для документов в серванте. Неприступный военный билет, красная избавительша-карточка, стоил в Млынске две тысячи долларов: сериальная сумма, год маминых жарких трудов плюс его пенсионная мелочь вприбавок — этих денег они не смогли бы собрать никогда, и уверенность эта его расслабляла. Со своей стороны, Аметист не сдержался напомнить Амбарову: в девяносто седьмом, Дмитрий Кимович, было ведь что-то покруче, чем опыт со взбитыми яйцами, или я ошибаюсь? Нет, Д.К., это присказка, я замечательно помню, о чем говорю: у меня тогда был день рожденья, мне сделалось десять и как раз в этот день — колокольная пятница — вы напечатали бомбу Чистовой (что-то нынче с ней, вашею юркой газетной плотвицей?) о погубленной дочери докторши, припоминаете? Моя добрая мать попыталась тогда утаить от меня непосильную новость, но уловка ее была слишком бесхитростна и потому безуспешна: моя детская преданность вашему делу была такова, что я пообещал бойкотировать наше субботнее празднованье, если мне сей же час не предъявят скрываемый номер. Это было отвратною выходкой, гадким капризом ломаки, и не стоит труда говорить, что конечный итог такового упрямства едва ли украсил мой праздник: мама чуть ли не с ненавистью подала мне газету и я с жадностью взялся за чтение, чтоб уже через десять минут неподвижно засесть в своей комнате. Из столичных газет в нашем доме тогда привечаем был «Мир новостей», где, как вы это знаете, блудовство и расправы довольно широкого профиля бичевались не без любованья: все эти изможденные дети, насмерть запертые в гаражах, потрошимые по электричкам вечерницы доставали до священномучеников, что просили прощенья своим палачам, здесь примешивалась, догадаться нетрудно, и детская Библия с Маккавеями мал мала меньше, столь подробно мордуемыми Антиохом Четвертым; и сегодня еще я способен вам пересказать избранные места из тогдашних печальных историй, ни одна из которых, отметим особо, не пробалтывалась о прописке; так, с одной стороны, применялся обкатанный притчевый ход, позволявший прикладывать действие к подвернувшейся местности, но с другой — весь рассказ с той же легкостью и по таким же причинам вытеснялся в большое «нигде», в русский, если позволите, космос, примыкая уже к сонму литературных сюжетов из школьной программы, тертых киносценариев и пожилых анекдотов, — призна