Река - [21]

Ярошенко улыбнулся одними глазами.

- Стихи я очень люблю. Особенно Некрасова - от него всегда волнуешься. А писать можно выучиться левой рукой. Говорят, это совсем нетрудно... Впрочем, оставим этот разговор. Как вам понравился наш общий друг Малиничев?

- Вы уже слыхали?

- Похоже, что мы с вами не ошиблись. А ну его в болото! - Ярошенко отер лоб здоровой рукой и осторожно опустил ее на одеяло. - Что же теперь делается?

Бахметьев встал.

- Теперь мы идем ставить мины. Лобачевский на заградителе "Молога", и я с двумя канонерскими лодками в качестве прикрытия. Когда вернемся, опять к вам зайду.

- Ну, действуйте, - сказал Ярошенко. - Мы с вами непременно победим.

Бахметьев вышел из каюты и надел фуражку. Спокойно и не спеша направился к выходу на верхнюю палубу. За эту ночь он стал на несколько лет старше.

14

Это даже нельзя было назвать усталостью. Это была ноющая, похожая на зубную боль во всем теле, страшная тяжесть в голове и временами такая слабость, что трудно было пошевелить рукой.

Слушая доклад своего флаг-секретаря, командующий флотилией Плетнев растирал себе виски, маленькими глотками пил холодный чай и все-таки почти ничего не мог понять.

Порт не присылал какого-то обмундирования, и с дровами опять получались нелады. Какая глупость - на сотни верст вокруг сплошные леса, а дров почему-то не хватает. Буксир "Иванушка" в тумане вылез прямо на берег. На нем шел доктор или нет? Кажется, да. Дальше началось что-то совершенно неинтересное о табелях комплектации, и голос флаг-секретаря Мишеньки Козлова, закачавшись, куда-то уплыл.

Нет, засыпать на докладе никак не годилось, и усилием воли Плетнев заставил себя встать.

За окном сплошной пеленой висел косой дождь. Он был очень кстати, потому что скрывал от противника постановку минного заграждения.

- Что слышно о заградительном отряде?

- По донесениям береговых постов, он в восемь пятнадцать уже был на месте и приступил к делу. Канлодки держатся на позиции. Пока больше ничего не известно.

Большие круглые часы над койкой показывали девять пятьдесят. Лобачевский возился непозволительно долго. Уже давно можно было установить не то что двадцать четыре, целую сотню мин образца восьмого года.

- Я выйду на воздух, - сказал Плетнев. - Здесь дышать нечем.

Действительно, в каюте синими слоями плавал табачный дым, и в обеих пепельницах на столе громоздились просто невероятные кучи окурков. Неужели он столько выкурил за одну ночь?

- Есть, есть! - лихо ответил Мишенька Козлов и, щелкнув каблуками, не без удовольствия посмотрел на себя в зеркало. - С вашего разрешения я прикажу здесь прибраться и проветрить.

Тоже чудак. На флот попал прямо из реального училища, а держался каким-то гусаром. Противно было смотреть.

На палубе все же полегчало. Дул порывистый ветер, дождь, шипя, хлестал по черной реке, и водяная пыль отлично освежала лицо. Под навесом спардека, у самой трубы вентилятора, стояло плетеное кресло, на котором можно было отдохнуть.

Но отдохнуть - значит ни о чем не думать или думать о чем-нибудь спокойном, а в голову все время лезли все те же тревожные, неблагополучные мысли.

Минное заграждение. Может, оно было совершенно необходимо - как же без него задержать неизмеримо сильнейшего противника? А может, как раз наоборот было непростительной глупостью: перебежчики сообщили, что в белых частях на правом берегу готовится восстание. Как поддержишь его, если на дороге стоят свои же собственные мины?

Черт знает как трудно было, не имея решительно никакого военного образования, решать такие вопросы.

- Товарищ командующий! - Это снова был Мишенька Козлов, на этот раз с белым листком телефонограммы в руке. - Пост "Утиный Нос" сообщает, что заградительный отряд в одиннадцать пять закончил постановку и проследовал вверх по реке.

- Ладно.

Значит, заграждение стало свершившимся фактом, и больше о нем думать просто не стоило. Но оставалась еще куча других дел, и среди них путаницы было гораздо больше, чем нужно. Сможет он когда-нибудь с ними справиться или нет?

Его поставили командовать флотилией, но командующий из него получился неважный. Даже в отношении людей он делал самые нелепые ошибки. Взять хотя бы того же Малиничева. Предупреждал ведь Ярошенко, что лучше просто убрать его с флотилии, а он не поверил. Оставил его в строю, но так неладно это сделал, что только подтолкнул его на измену.

Да, он был совсем неважным командующим, но других республике брать было неоткуда, и он должен был делать свое дело.

А потому он встал и вернулся к себе в каюту разбираться в объемистой переписке с военным портом по вопросу об организации промежуточных дровяных баз.

Полчаса спустя дали обед. Снова был невеселый суп из воблы с ломтиками сушеной картошки. Снова тянулись нескончаемые разговоры о меновой торговле с деревней.

Потом принесли кашу, именуемую шрапнелью, твердую и полуостывшую, и одновременно с мостика доложили о появлении неприятельских аэропланов. Их было всего три штуки, и они все время держались далеко над правым берегом, так что прерывать из-за них обед не имело смысла

Наконец подали чай, и разговор, как всегда, переключился на женщин. Странное дело: неужели бывшим господам офицерам больше не о чем было говорить?