Реформы и реформаторы - [175]

Но не только быт, уклад повседневной жизни образованных слоев общества, сама образованность европейского типа – вся страна в целом воспринималась как творение Петра: «Место в системе европейских государств, управление, разделение, судопроизводство, права сословий, Табель о рангах, войско, флот, подати, ревизии, рекрутские наборы, фабрики, заводы, гавани, каналы, дороги, почты, земледелие, лесоводство, скотоводство, рудокопство, садоводство, виноделие, торговля, внутренняя и внешняя… аптеки, госпитали, лекарства, летоисчисление, язык, печать, типографии, военные училища, академии – суть памятники его неутомимой деятельности и его гения»[52].

Впрочем, образ Петра I никогда не был цельным и однозначным. И если при жизни великого преобразователя России в народных массах гуляли слухи о подмененном царе, о царе-Антихристе, то позднее, по мере формирования официального культа царя Петра, именно в народной среде образ Петра постепенно превращался в образ идеального государя, главного героя русской истории, эдакого «чудо-богатыря». В то же время люди, принадлежавшие к образованному слою, собственно и порожденному Петровскими реформами, начинали мучиться сомнениями в оценке результатов его деяний. Споры о «судьбе России», о ее «историческом пути», которые активно вели западники и славянофилы в 30 – 40-х годах XIXв., отныне навсегда оказались связаны с именем царя Петра. «Фигура Петра Великого, – замечает американский историк М. Раев, – определила развитие русской общественной и политической мысли… Фактически историография Петра Великого представляет собой почти совершенное зеркало взглядов русской интеллигенции на прошлое и будущее России, отношение к Западу и на природу социальных и политических проблем, стоящих перед страной»[53]. С ним согласен русский историк А. М. Панченко: «Петр – оселок русской мысли, ее вечная проблема, касающаяся не только историософии, но и религии, не только национального пути, но также национального бытия». Развивая эту мысль, ученый приходит к парадоксальному на первый взгляд выводу: «Соответственно, оценка Петра… иррациональна. Аналитический аспект подчинен в ней мифологическому»[54].

Действительно, образ Петра I, как, впрочем, и всякий образ, существующий в массовом сознании, по большей части мифологичен и сильно разнится с тем впечатлением о личности царя, что получают историки, изучающие документы той далекой эпохи. В середине XIXв., когда средства массовой информации не были широко распространены, на формирование этого образа оказывали влияние и труды историков, и художественная литература – прежде всего поэмы А. С. Пушкина «Полтава» и «Медный всадник», и многочисленные легенды и анекдоты, ставшие доступными читающей публике благодаря трудам И. И. Голикова и Я. Штелина[55], и разного рода популярные массовые издания. Так, после появления пушкинских строк «На берегу пустынных волн стоял он дум великих полн» и «Здесь будет город заложен» никто уже не сомневался, что именно так произошло основание Санкт-Петербурга. Не случайно поэтому, когда спустя десятилетия историк М. И. Пыляев описывал это событие в своей книге «Старый Петербург» (1887), он вынужден был вложить в уста Петра слова: «Здесь быть городу». Иначе его описание показалось бы читателю недостоверным[56].

Однако и у А. С. Пушкина Петр I – это, по сути, не один, а два образа. Один – из «Полтавы»: «…его глаза сияют. Лик его ужасен. Движенья быстры. Он прекрасен». Другой – из «Медного всадника»: «кумир с простертою рукою», который «уздой железной Россию поднял на дыбы». Главная тема «Медного всадника» – человек и воплощенное в фигуре царя Петра государство. Фактически именно Пушкин впервые затронул тот аспект Петровских преобразований, который впоследствии стали называть «ценою реформ», в частности, их цену для обычного, «маленького» человека. Но прошло еще немало времени, прежде чем в самом конце XIX в. эта тема получила права гражданства в исторической литературе, когда П. Н. Милюков пришел к убийственному выводу о том, что Петр I возвел Россию в ранг европейской державы ценой разорения страны[57]. Наконец, спустя еще сто лет историк Е. В. Анисимов заговорил о цене Петровских реформ уже не в хозяйственно-экономическом, а в морально-нравственном аспекте[58].

Собственно, о том, что царь-преобразователь был жесток, что ради достижения своей цели он никого не щадил, что свои реформы он проводил, опираясь главным образом на насилие, было известно всегда. Так, к примеру, уже Екатерина II, считавшая себя продолжательницей дела Петра I и подарившая Петербургу скульптуру Медного всадника, довольно критично отзывалась о методах царя-преобразователя, хотя и считала их вынужденными, порожденными невежеством народа, с которым ему довелось начать строить новую жизнь[59]. Однако лишь после публикации Устряловым документов «дела царевича Алексея» проблема нравственной оценки Петровских реформ и нравственного облика самого царя встала перед русским обществом во всей ее очевидности.

Как писал М. П. Погодин, «русское общество по прочтении книги г. Устрялова исполнилось негодования, уступая первому сильному впечатлению, произведенному ужасами Тайной канцелярии, с ее висками и дыбами, с ее подъемами и встрясками, оскорбляясь в самых нежных чувствованиях природы. Раздаются горькие упреки, слышатся жесткие слова осуждения, бросаются тяжелые камни…» Ощущая «невольный трепет в сердце» от одной мысли, что «император Петр Великий призывается к отчету в его действиях»