Реформы и реформаторы - [173]

Долго лежал в забытьи. Вдруг очнулся, открыл глаза и увидел, что с востока надвинулась и уже охватила полнеба огромная синяя, черная туча с белесоватыми пятнами, словно гнойными нарывами на посиневшем и распухшем теле. Медленно, медленно, как исполинский паук с отвислым жирным брюхом, с косматыми косыми лапами, подползла она к солнцу, точно подкралась, протянула одну лапу – и солнце задрожало, померкло. По земле побежали быстрые-быстрые серые паучьи тени, и воздух сделался мутным, липким, как паутина. И пахнуло удушливым зноем, как из открытой пасти зверя.

Тихон задыхался; кровь стучала в виски; в глазах темнело; холодный пот выступал на теле от страшной истомы, подобной тошноте смертной. Хотел встать, чтоб как-нибудь дотащиться до кельи отца Сергия и умереть при нем, но не было сил; хотел крикнуть, но не было голоса.

Вдруг далеко-далеко, в самом конце просеки, на черно-синей туче забелело что-то, зареяло, как освещенный солнцем белый голубь. Стало расти, приближаться. Тихон вглядывался пристально и, наконец, увидел, что это старичок беленький идет по просеке шажками быстрыми, легкими, как будто несется по воздуху – прямо к нему.

Подошел и сел рядом на корни сосны. Тихону казалось, что он уже видел его, только не помнит, где и когда. Старичок был самый обыкновенный, как будто один из тех странничков, которые ходят с иконами по городам и селеньям, по церквам и обителям, собирая подаяния на построение нового храма.

– Радуйся, Тишенька, радуйся! – молвил он с тихой улыбкой, и голос у него был тихий, как жужжание пчел или дальний благовест.

– Кто ты? – спросил Тихон.

– Иванушка я, Иванушка. Аль не узнал? Господь послал меня к тебе, а за мной и сам будет скоро.

Старичок положил руки на голову Тихона, и ему стало покойно, как ребенку на руках матери.

– Устал, бедненький? Много вас у меня, много детушек. Ходите по миру, нищие, сирые, терпите холод, и голод, и скорбь, и тесноту, и гонение лютое. Да не бойтесь-ка, миленькие. Погодите, ужо соберу я вас всех в новую Церковь Грядущего Господа. Была древняя Церковь Петра, Камня стоящего, будет новая Церковь Иоанна, Грома летящего. Ударит в Камень Гром – и потечет вода живая. Первый Завет Ветхий – царство Отца, второй Завет Новый – царство Сына, третий Завет Последний – царство Духа. Едино – Три, и Три – едино. Верен Господь обещающий, который есть, и был, и грядет!

Лицо у старичка стало вдруг юное, вечное. И Тихон узнал Иоанна, сына Громова.

А старичок беленький поднял руки свои к черному небу и воскликнул громким голосом:

– И Дух, и Невеста говорят: «Прииди!» И слышавший да скажет: «Прииди!» И свидетельствующий сие говорит: «Ей, гряду скоро! Аминь». Ей, гряди, Господи Иисусе!

– Ей, гряди, Господи! – повторил Тихон и тоже поднял руки к небу с великою радостью, подобной великому ужасу.

И засверкала молния, белая на черном небе, как будто небо разверзлось.

И Тихон увидел Подобного Сыну человеческому. Глава его и волосы были белы, как белая волна, как снег; и очи его – как пламень огненный; и ноги его подобны халколивану, как раскаленные в печи; и лицо его – как солнце, сияющее в силе своей.

И Семь Громов проговорили:

– Свят, свят, свят, Господь Бог Вседержитель, который есть, и был, и грядет.

И Громы умолкли, и наступила тишина великая, и в тишине послышался голос, более тихий, чем сама тишина:

– Я есмь альфа и омега, начало и конец, первый и последний. И живый. И был мертв. И се жив вовеки веков. Аминь.

– Аминь! – повторил Иоанн, сын Громов.

– Аминь! – повторил Тихон, первый сын Церкви Громовой. И пал на лицо свое как мертвый, и онемел навеки.

* * *

Очнулся в келье отца Сергия.

Весь день тосковал старец о Тихоне, томимый предчувствием, что с ним случилось недоброе. Часто выходил из кельи, блуждал по лесу, искал его и кликал: «Тишенька! Тишенька!» – но только пустынный отзвук отвечал ему в предгрозной тишине.

Когда надвинулась туча, в келье стало темно как ночью. Лампада теплилась в глубине пещеры, где оба старца молились.

Отец Илларион пел псалом:

Глас Господень над водами, Бог славы возгремел, Господь над водами многими.

Глас Господа силен, глас Господа величествен.

Вдруг ослепительно белое пламя наполнило келью, и раздался такой оглушающий треск, что, казалось, гранитные стены, в которых построена келья, рушатся.

Оба старца выбежали вон из кельи и увидели, что сухая сосна, которая возвышалась одиноко на краю просеки над мелкою порослью, горит, как свеча, ярким огнем на черном небе, должно быть зажженная молнией.

Отец Сергий пустился бежать с громким криком: «Тишенька! Тишенька!» Отец Илларион – за отцом Сергием. Подбежав к сосне, нашли они Тихона, лежавшего без чувств, у самого подножия горящего дерева. Подняли его, перенесли в келью, и так как не было другой постели, то уложили в один из гробов, в которых сами спали. Думали сперва, что он убит громом. Отец Илларион хотел уже читать отходную. Но отец Сергий запретил ему и стал читать Евангелие. Когда прочел слова: Истинно, истинно говорю вам: наступает время и наступило уже, когда все находящиеся в гробах услышат глас Сына Божьего и, услышавши, оживут