Реформация и политическая жизнь в XVI и XVII веках - [19]

Этими общими причинами и объясняются те четыре войны, которые вел Карл V против Франциска I (1521–1526, 1527–1529, 1536–1538, 1542–1544). Первые две войны пришлись на самое горячее время в Германии. Но Карлу V суждено было воевать еще и с Турцией, при чем он и тут вовлекался в борьбу самыми разнообразными интересами. Прежде всего, беспокойное соседство с Испанией бывших в вассальных отношениях к Турции Алжира и Туниса, затем небезопасность Италии со стороны мусульманской высадки, наконец турецкие нашествия на габсбургские владения в Германии, особенно в Чехию и Венгрию, принадлежавшие его брату Фердинанду, – все это создавало для него общую задачу борьбы с турецким могуществом, достигшим своего апогея именно в эту эпоху: отдельными эпизодами этой борьбы являются как сухопутные походы Карла против турок, так и две его морские экспедиции в Тунис (1535) и Алжир (1541), из которых первая, как известно, окончилась весьма удачно. Все эти войны объясняют нам не только отсутствие Карла V из Германии в самые важные моменты её внутренней жизни, но и ту уступчивость, какую он обнаруживал по отношению к немецким князьям и к реформационному движению, когда у него бывали связаны руки войною на два фронта при политической солидарности французского короля и турецкого султана.

Понятно, что немецкое движение, размеры которого не могли быть известны, а характер не был вполне ясен самим немцам, в нем участвовавшим, должно было казаться Карлу чем-то второстепенным и совершенно местным сравнительно с политическими задачами, охватывавшими в его глазах весь западноевропейский мир и его трудные отношения к мусульманскому Востоку, ибо турецкий вопрос был тогда одним из самых жгучих вопросов политики в виду грозного положения, занятого турками. Карл V шел совсем по другой дороге, нежели та, на которую вступала Германия. Тем более еще он не мог отдавать этой стране предпочтительного интереса, что в ней он не был наследственным государем (хотя и тут он стремился утвердить императорскую корону за своей династией). Объединяя в одной государственной идее Испанию, Италию, Нидерланды и Германию, создавая из них одно политическое целое, он не видел в реформе церкви главного своего дела. Если даже он считал ее необходимою, то от этого опять‑таки было еще далеко, чтобы он должен был понимать ее так, как поняли ее Лютер и пошедшие за ним немецкие князья. Его отношение к папам отличалось самостоятельностью; его армия в 1527 г. даже с боя взяла Рим, но помимо того, что он не был и не мог быть противником самого папства, в папах он искал таких политических союзников, которыми пренебрегать было невозможно и неудобно. Как политик, смотрел он и на католицизм, и, пожалуй, даже на самую реформацию. В ней на первых порах он видел своего рода средство держать от себя в зависимости папу по отношению к своим итальянским планам, да и религиозный раскол в Германии, разделивший князей на два враждебные лагеря, был для него тоже не безвыгоден.

Вот все это и необходимо принимать в расчет, обсуждая отношение Карла V к Германии и происходившей в ней реформации. Немецкие историки XIX в., рассматривающие главные события реформационной эпохи с той точки зрения, что основною бедою Германии было её политическое раздробление, только усилившееся в XVI веке, и что при Карле V важнейшим делом Германии была церковная реформа Лютера, которою можно было бы воспользоваться для политического объединения немецкого народа, – подвергают весьма резкой критик всю деятельность Карла V, предъявлял ему такие требования, какие с полным правом могли бы предъявить ему, будь он только немецким королем, воспитанным на германской почве и в национальной атмосфере. Историки, конечно, правы, отмечая несоответствие Карла V с задачами, требовавшими настоятельного разрешения в Германии, но они ошибаются, когда говорят, что Карл «должен был» прежде всего служить делу немецкой нации, или когда обвиняют его в непонимании духа времени: действительно он совсем был неспособен проникнуться стремлениями немецких патриотов, желавших склонить его на сторону политической и церковной реформы, как понимали они сами ту и другую, и в этом смысле он, действительно, не понимал духа времени, но то, что было духом времени, – слова, которыми слишком злоупотребляют в истории, – для Германии, как она рисуется нам в воззваниях Лютера, Гуттена и других деятелей эпохи, далеко еще не исчерпывало всего, чем вообще жила тогдашняя Европа. Мало того, во многих отношениях Карл V, наоборот, слишком был сыном своего века: стоит только вспомнить его стремление к абсолютизму, в чем он сходится со всеми современными ему государями, его политику, основанную на примерах итальянских тиранов и правил Макиавелли, его войны с турками, бывшие весьма популярными в виду опасности, какою они грозили, осадив самую Вену (1529); стоит прибавить к этому его политику по отношению к папству, ничем не отличавшуюся от политики других тогдашних государей, настойчивость, с какою он требовал созвания собора для решения религиозного вопроса, чего хотели некоторое время и сами протестанты, и наконец его попытку сороковых годов собственною властью установить известный религиозный порядок, – предприятие, напоминающее королевскую реформацию в Англии – стоит все это принять в расчет. чтобы признать и в Карле V человека XVI века, какими были и Гуттен, и Лютер, опять‑таки далеко неодинаково понимавшие задачи своего времени. Ведь и Гуттен в известном смысле ошибался относительно своей эпохи и своей родины, когда выступал со своими гуманистическими и всесословными планами в обществе, разделенном на враждовавшие между собою сословия и готовившемся вступить в период теологических споров и религиозных войн. Весьма многого, конечно, не понимал, как следует, и Лютер, подчинявший все политические и социальные интересы интересам своей религиозной реформы, которая, в свою очередь, оценивалась другими совершенно иначе.