Редкие девушки Крыма - [92]

– Ладно, запишите мой, – и Всеволод продиктовал семь цифр. – Найдёте время до отъезда – звякните…

– Постараемся, – сказала Таня.

7

В метро я взял Таню за руку, ощутил ответное пожатие. «Всё-таки притомилась», – сказала она, и до конечной станции мы ехали молча. Вышли в потёмках: странное состояние, вроде бы день, но немного и ночь. Летом бывает наоборот, – говорил я ещё в Солнечном, а сейчас подумал: хорошо бы это лето опоздало, заблудилось где-нибудь… Или нет, не надо опаздывать, пусть лучше следующий за ним год летит как пуля.

– Знаешь, что я вспомнила? – сказала Таня, когда мы сели в троллейбус. – Играю однажды в комнате, совсем маленькая, вижу календарь, часы. Какое-то число – например, пятое декабря тысяча девятьсот семьдесят восьмого года. Какой-то день – скажем, воскресенье. Время – ну, половина третьего. И вот смотрю и понимаю: завтра будет полтретьего, послезавтра. Воскресенье пройдёт, но через неделю новое. И пятое число через месяц, и декабрь через год. А семьдесят восьмой год закончится – и всё! больше никогда вообще его не будет. Меня это так потрясло! Даже игру оставила, что там было, больница с куклами, скорее всего…

– С мамой не поделилась? – спросил я.

– Кажется, нет. Я бы и слов не нашла, чтобы это выразить, да и вообще детское внимание легко перескакивает. Увлеклась чем-то другим, а это открытие выплыло только сейчас откуда-то из глубины. – И, немного помолчав, добавила: – Наверное, от голода. Ужасно хочу есть, быка бы съела, да ещё твоя бабушка так замечательно готовит!..

Бабушка волновалась, отчего нас долго нет, и, наконец дождавшись, явила всё своё искусство. Мы с Таней, чистые, одетые по-домашнему, приговорили борщ, умяли котлеты с гречневой кашей и крымскими маринованными помидорами, выпили чай, закусив ещё не остывшим печеньем. Дедушка был занят: взял на дом работу, чертил у себя в комнате, это надолго, – мы поздоровались с ним и больше не беспокоили. Бабушка, накормив нас, собралась и ушла в соседний дом к Софье Николаевне.

Надо хотя бы вкратце изложить эту грустную историю. Софью Николаевну, бездетную вдову, полгода назад разбил инсульт; к счастью, если можно так сказать, это случилось во дворе, прохожие успели вызвать скорую. Пролежав несколько месяцев в больнице, Николаевна вернулась домой совсем беспомощная. К ней ходили сиделки, медсестра и каждый день навещали подруги, разговаривали, помогали восстановиться. В последнее время она уже садилась, отвечала на вопросы и немного рисовала левой рукой.

– Хорошо, что ей лучше, – сказала Таня. – Саш, зайди, пожалуйста, ко мне в комнату. Минут через десять…

8

– Вот и показалась.

Таня крутанулась на цыпочках, её платье мелькнуло перед глазами. То самое, что я видел вчера, – очень летнее, асимметричное, с подчёркнутой талией, глубоким вырезом на спине. Её горячую кожу я ощутил ладонями, когда мы шагнули друг к другу так близко, как ещё не были, и пальцами, губами, всем телом понял раньше, чем головой, что продолжение неизбежно. Избегать его я не думал, но повод для страха имел. Однажды декабрьским вечером, прохладным и на удивление звёздным, мы, как всегда, заплутали в парке, моя рука забралась Тане под свитер, нашла её грудь без любых, даже самых тонких препятствий, и едва ли не через мгновение я вскипел и перелился через край. Не знаю, заметила ли Таня. Очень надеялся, что нет. После того случая я тренировался, крутил его в памяти, стараясь в точности пережить и продержаться как можно дольше, и добился некоторых успехов, но насколько острее всё оказалось наяву!.. И насколько проще было целоваться, зная, что через десять минут разойдёмся по домам.

Явно предвидя опасность, Таня выскользнула и повернулась спиной:

– Сделай, что ты хочешь.

Отвёл в сторону её волосы, поцеловал затылок, попробовал обнажить хотя бы плечи… Чёрт его знает… держится не пойми на чём.

– Не торопись, Сашенька, – прошептала Таня, – никуда не убегу.

И скинула платье одним движением. Под ним были белые в горошек трусики, и только временным помрачением разума я мог объяснить то, что не заметил, как они исчезли; может быть, и сам руку приложил… Мою одежду тоже куда-то унесло. Даже в январе на её теле виднелись следы от купальника, светлые, хоть и не молочной белизны. Живот, вопреки стараниям бабушки, был впалым, под тонкой кожей проступали нижние рёбра и две сближающиеся книзу полоски мускулов с ложбинкой посередине. Продолговатый, будто сдавленный с боков пупок, и внизу треугольник коротких тёмно-русых волос. Сами собой не вырастут так аккуратно, наверное, ухаживает, подстригает…

Таня жестом поманила меня и с ногами забралась на диван. Я коснулся губами её груди, небольшой, дерзко приподнятой. Таня прерывисто вздохнула, погладила меня по голове. Ножницами ровняет в ванной. Так же старательно, как и стучит в барабаны… Осмелев, я вытянул руку и обрисовал треугольник пальцами, спустился ниже, куда указывал острый конец. Таня тихо ахнула и, достав откуда-то, протянула мне резиновое кольцо:

– Надень. Знаешь как? Теперь иди сюда.

И легла на спину. Я пошёл, но притормозил на половине дороги, опасаясь сделать больно.