Редкие девушки Крыма - [36]

Я собирался на работу так же, как обычно – в школу, только вместо учебников и тетрадей сунул в дипломат старые отцовские джинсы, пока великоватые мне, и зелёную рубашку, которую надевал на парковые субботники. Потом отстираю, если сильно извожусь. Кеды я должен был брать в любом случае: в расписании на сегодня у нас стояла физкультура.

Вышел из дома минут на двадцать раньше обычного, обогнул школу и направился к ранчо. По улицам городка шёл, а миновав последний дом – свернул на тропинку и побежал мимо старого матросского клуба, водонапорной башни, мимо огородов и пресноводного озерца, заросшего камышом и рогозом, будто целым лесом микрофонов.

В моём сне не хватало Лены Гончаренко, – вспомнил возле калитки, но думать, куда она делась, не было времени: Миша уже выкатил из гаража умытую, алую, как парус надежды, «Яву».

– Давай скорей, открыто. – Пожав мне руку, он кивнул на дверь с нарисованной корабельной пушкой, изрыгающей огонь и дым.

Я включил в доме свет, быстро переоделся, повесил школьную форму на спинку стула, вышел и забрался в коляску. Вскоре появилась Таня: она тоже бежала, судя по частому дыханию.

– Быстрее давай, – сказал и ей Миша.

– Быстрее некуда, ты же знаешь, – ответила Таня, одним махом взлетев на низенькое крыльцо. Она ушла в дальнюю комнату, а я глядел на эту стреляющую пушку: жаль, что рисовал её не Изурин, у него бы она получилась куда более объёмной, грозной и вздыбленной.

Как и я, Таня вышла из дома в рабочей одежде: белой кепке с якорем, синей, с коротким рукавом, футболке навыпуск, серых просторных брюках и кедах.

– Замёрзнешь в пути, накинь. – Миша протянул ей плотную рыжую кожанку.

– Спасибо.

Таня, застегнувшись, устроилась за его спиной. Мы надели шлемы. Миша вывел мотоцикл за ворота, спешился, закрыл их на ключ, вернулся. Мотор, прежде мягко урчавший, взревел, мы рванулись так, что меня отбросило на спинку, взметнули пыль; ещё минута – и Солнечное осталось позади.

Я чувствовал себя взрослым и самостоятельным. Еду зарабатывать деньги, которые мы потратим на серьёзное дело, а не на ерунду. А там, глядишь, ещё на что-нибудь заработаю. На собственную квартиру в Питере, и будем жить там вдвоём с Таней. Почему бы и нет?..

Некоторое время мы ехали мимо гаражей, затем выскочили на берег и промчались над обрывом. Миша выжал девяносто километров в час, на такой скорости было не до разговоров. Он сосредоточенно глядел на дорогу. Далеко внизу дышало море, окутанное туманом, острый ветер напоминал о том, что лето прошло и новое будет не скоро.

Мы сбавили ход, свернули на просёлок и заковыляли по кочкам, словно экипаж «Антилопы-Гну». Приближаясь к неизвестному, я всё больше тревожился, на миг даже возникла мысль: а не лучше ли сейчас было сидеть в тёплом классе, слушать речи Нины Вячеславовны? Пусть бы даже покричала, выругала нас за что-нибудь, назвала босяками… Но, взглянув на Таню, полную энтузиазма, я прогнал малодушие.

9

– Вон Пинчер.

Высадив нас, Миша указал на дядьку совершенно боцманского вида, стоявшего у вагончика – странного вагончика, в сечении пятиугольного, как знак качества, с дверью в торце и прорезанными в бортах иллюминаторами. Виноградник подходил почти вплотную к одному его борту и метров на сорок отступал от другого: бесконечные ряды мохнатых зелёных лиан, местами расцвеченных благородной осенней ржавчиной, от земли до высоты человеческого роста обвивали невидимую проволоку, натянутую между деревянными и бетонными столбами. Вдали они сливались, напоминая брошенное на холмы махровое полотенце, расчерченное квадратами и кое-где окутанное клочьями пара. Оттуда уже доносилось рычание моторов, но движения пока не было видно.

Слева от вагончика многие ряды были убраны, стояли как бы сонные и похудевшие, справа же бесчисленное множество тяжёлых гроздьев глядело на нас, а сколько пряталось в листве, можно было догадаться по объёму. Ровная площадка перед нами была заставлена погрузчиками, тракторами, бензовозами. Ближе к первым столбам высились горы поддонов и деревянных ящиков: глубоких, как прямоугольные ведра, – для винных сортов, и широких, плоских, с торчащими по углам столбиками – для столовых. Работники потихоньку разбирали эти горы, растаскивали на кучи поменьше. Каждый из них, как я понял, знал свою задачу и не нуждался в указаниях бригадира.

Миша уехал, и мы с Таней подошли к Пинчуку. Кроме тельняшки, усов и коричневой физиономии, у него оказалось ещё немалое пузо. На вид он был лет пятидесяти, и я с первого взгляда понял: мужик себе на уме, от такого не жди добродушной улыбки и гостеприимства. Наоборот, прежде чем что-то сказать, десять раз подумай: как бы не нарваться на грубость. И всё равно реакцию не угадаешь. Я никогда не умел строить отношения с такими людьми, да особо и не хотел, со временем научился держаться так, что они сами считают за лучшее меня не трогать.

Но до той поры было далеко, и Пинчук глядел на меня недоверчиво, явно жалея, что уже не мичман, а я не матрос. Я буквально видел, как в его черепушке крутится что-то вроде «упал – отжался», и отожмись я хоть восемьдесят раз, хоть сто – ни в чём бы его не убедил. А может быть, он вовсе обо мне не думал, я просто много воображал.