Редкие девушки Крыма - [10]

Романс о Венди и Питере. Когда я подбирал к нему аккорды, труднее всего было уйти от привязчивой мелодии «Король оранжевое лето», – вроде, удалось. И здесь в первой строке – «останься». Это, наверное, уже творческий почерк. Что-то сейчас делает Вика? Может, печатается в журнале «Юность», если он ещё жив, или под иностранным псевдонимом сочиняет песни для Джорджа Майкла, а я и не знаю…

Как долго я тебя ждала,

Но ты не прилетал, ты медлил.

Ложилась тень на зеркала

Вуалью серебристо-медной…

До сих пор у меня мурашки по спине от этих слов. И у Жени… кажется, тоже. Она притихла и то и дело встречается со мной взглядом.

5

Поздно, поздно, когда улеглись больные и здоровые, мы сидим у погасшего костра. Я на бревне, Женя у меня на коленях. Она уже в ночном костюме: брючки, кофта нежной шерсти. На плечи наброшена куртка; я обнимаю Женю под курткой, осторожно, чтобы не показаться слишком наглым.

Женя, вытянув шею, разглядывает что-то за моей спиной.

– Смотри, какая луна. Запуталась, бедняга, в соснах.

Скосив глаза, вижу мочку уха с маленьким отверстием. Достать губами отчего-то не решаюсь.

– Ай! – шёпотом вскрикивает Женя и тянется к ноге. Отпускаю. Наклоняется, шлёпает себя по щиколотке.

– Комар?

– Ага. Злодей.

– Здесь? – приподнимаю брючину, провожу по гладкой коже подушечками, твёрдыми от гитарных струн.

– Спасибо, – говорит Женя, – всё, верни как было.

Медленно, по пути несколько раз заблудившись, возвращаю руку ей на талию. Женя прижимается щекой к моему лбу, к тому месту, где волосы поредели и уголок чуть обгорел на солнце.

– А я вроде как замуж собиралась, – неожиданно говорит она.

Хочу спросить: «За кого?» – но этот парень явно не из наших, я бы тогда заметил, а он тем более. Значит, ответ ничего не даст.

Она снова шепчет:

– Три года ухаживал, добивался. И вот на тебе, пожалуйста…

Одного я всё-таки не понимаю. И спрашиваю:

– Как же он тебя отпустил?

– Меня попробуй не отпусти, если захотела.

Смеёмся, встречаемся губами, и пропадает берег, озеро, луна… Не знаю, сколько это длится, но потом Женя выныривает.

– А ещё у меня сыну одиннадцать лет, – говорит она.

– Большой уже.

Она кивает:

– Высокий для своего возраста и крепкий. Но в армрестлинге я его ещё года четыре буду побеждать.

Серые глаза блестят в притворных карельских сумерках, но я, грешный человек, смотрю ниже. В прошлые дни, когда купались, мельком видел её совсем обнажённой и никогда бы не подумал. И сейчас то, что выступает под кофтой…

– Повезло, – говорит она, перехватив мой взгляд. – Осталась как у девчонки.

– Ты и есть девчонка, – отвечаю и, не слыша возражений, прикасаюсь через тонкую ткань. Женя вздрагивает, закрывает глаза.

– Нет, слушай, – шепчет, отодвигаясь. – Вдруг кто выйдет? – и кивает на палатки. Но там тихо, никто даже не храпит, и Женя обхватывает руками мою шею. Крепко, и чувствую: есть ещё запас. Немалый.

– Не страшно? – она и впрямь добавляет усилий.

– Нет.

– И правильно, – говорит Женя, ослабляя нажим. – Я ведь добрая.

– А где он сейчас? – спрашиваю. – В смысле, сын.

– В лагере. Спортсмен у меня, лыжник. Кстати, не мешало бы его подтянуть по русскому, литературе.

– Попробую.

– Напросилась, да?..

С минуту молчим, затем Женя, тронув пальцем мою щёку, задумчиво произносит:

– Надо же, как оброс за несколько дней… Никогда такого не видела.

– Хочешь, побреюсь? Взял станок на всякий случай.

– Не надо, так интереснее. Дома побреешься.

– А как зовут сына?

– Как тебя.

И снова молчим. Слышно шевеление в палатках, будто сейчас кто-то выйдет, – молчим, не двигаемся. С Ладоги налетает ветер, свистит в вершинах сосен, хлопает тентами – молчим. Над ухом звенит комар – и не поймать, руки заняты. Обернувшись, резко сдуваю. И как будто подаю сигнал: Женя вся подбирается и встаёт, задевая плечом мою скулу.

– Извини. Я пошла, спокойной ночи.

Кладёт мою куртку на бревно, поправляет рукав, упавший наземь. Разворачивается к своей палатке: там спит бездомная Инна. Спала, когда Женя заглядывала в последний раз, так будет точнее. Редакторская привычка к маниакальной точности в текстах перешла и на жизнь. А в моей палатке, тоже двухместной, – пусто.

– Подожди, – вскакиваю следом, обнимаю, стягиваю косынку. Губами касаюсь волос, горячей шеи. – Женя, куда спешить, завтра же отдыхаем.

– Так нечестно, – отвечает она, не пытаясь освободиться. – Я всё о себе рассказываю, а ты нет. Вообще как партизан. Откуда я знаю, кто ты такой?

А в самом деле, почему не рассказываю? Но задуматься некогда.

– Женя, – говорю как можно убедительнее. – Не хочу сейчас уходить в прошлое, слишком хорошо здесь. С тобой. Мало ли, что там было. Я постепенно всё расскажу, в городе.

– А если в городе у тебя семья и трое детей?

– От трёх разных жён, – и мысленно бью себя по лбу.

– Не смешно.

– Нет троих детей. Есть дочка Настя, пять лет. А с её мамой я два года как разведён. Вот моя история.

Женя молчит. Я чувствую, какая нежная у неё кожа там, где шея переходит в плечо. Пахнет немного дымом, хвоей, апельсиновым мылом. Голова кружится. Я осторожно вытягиваю краешек Жениной кофты из брюк, продеваю внутрь ладонь. Другой рукой поворачиваю её голову к себе, целую в уголок рта. Женя вздрагивает и, чуть помедлив, шепчет: