Редкая монета - [32]

— Почему? А когда же вы её передадите?

— Ночью, а получат они утром, когда придут на работу.

Леонид слышал и понимал всё что говорили, но совершенно отстранёно, как бы всё его не касалось.

Врач сделал какую-то инъекцию, и Леонид уснул. Михаил же с группой ушёл на экскурсию, и вернулся на теплоход на обед. Зашёл в каюту и увидел, что Леонид пытается сесть.

— Сиди, Лёня, и скажи если можешь, что ты хочешь.

Леонид мычал, пальцем показывал на свой пиджак и пальцами делал движение, почти во всём мире обозначающее деньги. Михаил достал из кармана деньги и спросил, что он хочет. Леонид продолжал мычать и показывал на Михаила.

— Ты, наверное, хочешь, чтобы я отоварил твои деньги?

Леонид радостно закивал головой и выдавил что-то похожее на «да».

— Э, дружок, значит не так плохи твои дела. Я тебе куплю то, что и себе. Годится?

— Мга, мга! — подтвердил Леонид.

Зашёл врач, пощупал пульс, фонендоскопом прослушал сердце.

— Леонид Борисович, вам необходимо нормально питаться. Еду Вам я распорядился приносить в каюту. И я Вам сделал назначение. Будете принимать лекарства, а их приносить будет сестричка. Я думаю, что у Вас пройдёт всё хорошо. Вы меня поняли?

— Мга, — произнёс Леонид и вымученно улыбнулся.

— Вы сделали кардиограмму? — спросил Михаил.

— Да, конечно!

— И как она?

— Я не специалист, но мне кажется, что ничего страшного.

— Вставать ему пока нельзя. В туалет, может только, с посторонней помощью. Мы с сестрой не оставим его без внимания.

Врач оказался внимательным вопреки первому впечатлению, который он произвёл на Михаила… Через день пришёл ответ из медицинского управления пароходства запрещающий больному выходить на берег и даны некоторые рекомендации по уходу за ним и лечению.

Через несколько дней Леонид стал подниматься и ходить в ресторан принимать пищу. Говорил он короткими фразами, почти невнятно, но Михаил его понимал. В Токио Михаил приобрёл обоим по магнитофону за тридцать три тысячи иен каждый и искусственные красивые ковры по семь с половиной тысяч, а на оставшиеся деньги мелких сувениров.

Круиз закончился через две недели, и обратный маршрут Леонид проделал в полусознательном состоянии. И чемодан, и магнитофон с ковром ему пришлось нести самому, что в его состоянии было смерти подобно. Такова была советская действительность, что каждая тряпка, любая вещь доставалась людям с колоссальным трудом, иногда с риском потерять здоровье или свободу, а иногда и жизнь. Ходила даже такая поговорка: «Чем добру пропадать, пусть лучше пузо лопнет».

Добравшись домой на автопилоте, Леонид попросил своего друга, хирурга, поехать с ним к врачу. Тот, не зная Лёниного состояния, сказал, что сейчас приедет, а Леонид пусть идёт в поликлинику.

Леонид сел за руль своей «Шестёрки» и поехал в поликлинику в центре города. Когда друг увидел Леонида, он стал ему говорить, что зачем он приехал машиной, ему и пешком нельзя ходить. Леонид засмеялся:

— Я же из Японии через всю страну с поклажей прошагал, а здесь два километра проехал.

— Дурак ты, Лёнька, подохнуть мог.

— Все подохнем.

Врачи, осмотревшие и обследовавшие Титоренко, сказали, что вызывают «скорую» и отправляют его срочно в областную больницу. Врач невропатолог, пожилая рыжая женщина, поставила окончательный диагноз: церебральный синдром и удивилась, почему его не сняли с теплохода и не положили в японскую больницу, и вообще тому, что он доехал живым. Лёнин друг ей объяснил, что советский «Интурист» своих людей не страхует от болезни за границей, потому что жизнь каждого из нас для них «тьху», а пароходство не взяло на себя эти расходы, ведь каждый день пребывания в их больницах стоит не меньше трёхсот долларов.

Леонид попросил своего друга поставить его машину в гараж и укатил на «Скорой помощи» в областную больницу.

Лечение продолжалось долго, но постепенно улучшалась речь, отрегулировалось кровяное давление и только чуть косил глаз, и лицо также оставалось немного перекошенным.

Титоренко любили друзья, уважали сослуживцы и в его отделение шёл целый день поток людей. Особенно людно было по вечерам, когда заканчивался рабочий день, и Леонид принимал посетителей во дворе.

Примерно через месяц в больницу, в рабочее время пришёл Млынарь.

У Титоренко ёкнуло под сердцем от неприятных воспоминаний. Василий спрашивал его, как здоровье, как съездил, но Леонид понимал, что волнует Млынаря больше всего. И хотя у того хватило такта не спрашивать, Леонид сам сказал:

— Монету у меня забрали на таможне, — и помолчав, добавил, — ты видишь, что со мной сделала проклятая монета?

Лицо у него начало дёргаться, и из глаз потекли слёзы.

— Леонид Борисович, не надо, ну и чёрт с ней, — успокаивал его Василий, но Леонид встал со скамейки и бросил, обернувшись:

— Извини, — и ушёл в палату.

Дальнейшая судьба оставшихся двух монет неизвестна. Млынарь продал дом и переехал жить в другой город.

Позже в печати появилось сообщение:

«На 50-м, юбилейном нумизматическом аукционе Объединенного банка Швейцарии (UBS Gold and Silver Auction 50), проходившем осенью 2001 года в Базеле, была продана очень редкая платиновая монета номиналом 12 рублей выпуска 1839 года. При стартовой цене этого лота (N 36) — 40 тыс.-50 тыс. швейцарских франков (CHF), или $22 тыс.-27,5 тыс., монета была продана за CHF 110 тыс., или почти $60,5 тыс.»