Речи о религии к образованным людям, ее презирающим. Монологи - [100]

To, что они чувствуют, глядя на жизнь, напоминает мне настроение, которое мы испытываем, когда искусная гармония многообразных звуков пронеслась мимо ушей и уже умолкла, и воображение терзается убогим отзвуком и скорбит о том, чего оно не в силах воспроизвести. И, конечно, жизнь тоже есть беглая гармония, возникшая из соприкосновения преходящего с вечным; но человек подобен музыкальному голосу, из которого проистекает эта гармония, и есть непреходящий предмет созерцания. Предо мною стоит его свободное внутреннее действование, в котором и заключается его истинное существо; и когда я его созерцаю, я чувствую себя на священной почве свободы, далеким от всех недостойных границ. Поэтому мой взор должен быть направлен на меня самого, чтобы не дать отдельному мгновению протечь как части времени, но чтобы удержать его как элемент вечности, и созерцать его как свободную внутреннюю жизнь.

Лишь для того есть свобода и бесконечность, кто умеет различать, что́ в нем есть его собственное я и что́ – посторонняя примесь, что́ в мире чуждо ему и что́ тождественно с ним, – для того, кто ясно разрешил загадку различения того и другого и их взаимодействия; в древних потемках этой загадки мучаются тысячи людей, покорно следуя за обманчивыми призраками, ибо их собственный свет погас. Внешний мир – мир, лишенный духа – есть для толпы величайшее и первое, дух же – только временный гость в мире, неуверенный в своем месте и в своих силах. Для меня же дух, внутренний мир, смело противостоит внешнему миру, царству материи и вещей. Не указывает ли сочетание духа с плотью на его великое сочетание со всем, что подобно плоти? Не воспринимаю ли я своими чувствами силу внешнего мира? не ношу ли я вечно в себе самом вечные формы вещей? и не познаю ли я их, только как ясное зеркало моего внутреннего существа? Люди толпы с благоговением и страхом чувствуют над собою гнет бесконечно больших и тяжелых масс земной материи, среди которых они кажутся себе самим мелкими и ничтожными; для меня же все это есть лишь великое общее тело человечества, которое принадлежит ему, как собственное тело принадлежит отдельному человеку, и которое возможно лишь через него и дано человечеству, чтобы последнее властвовало над ним и возвещало себя через него. Свободная деятельность человечества направлена на него, чтобы ощущать все биения его пульса, формировать его, превращать все в свои органы, оживлять все его части и отличать их присутствием царственного духа. Так земля есть для меня арена моей свободной действенности; и в каждом чувстве, как бы ни было оно, по-видимому, навязано мне внешним миром, даже в чувствах, и которых я ощущаю общение с великим целым, содержится все же свободная внутренняя деятельность. Ничто не есть только действие мира на меня, – нет, всегда также от меня исходит действие на него; и не иначе чувствую я свою зависимость от него, чем зависимость от своего собственного тела. Но что́ я поистине противопоставляю себе как единичному существу, что́ прежде всего есть для меня мир, отмеченный вездесущностью и всемогуществом, – это есть вечное общение духов, их влияние друг на друга, их взаимодействующее развитие, – возвышенная гармония свободы. И ей надлежит преобразовывать и развивать поверхность моего существа и воздействовать на меня. Здесь, и только здесь, лежит сфера необходимости. Мое действование свободно, но не мое воздействие на мир духов, ибо оно подчинено вечным законам. Свобода сталкивается со свободой, и то, что́ здесь случается, носит отпечаток ограничения и общения. Да, всюду первое начало – ты, святая свобода! ты живешь во мне и во всех; необходимость поставлена вне нас, она есть определенный отзвук прекрасного столкновения свободы, возвещающий бытие последней. Себя самого я могу созерцать лишь как свободу; то, что необходимо, есть не мое действование, а лишь его отражение – элементы мира, творению которых я содействую в радостном общении со всеми. Ей принадлежат строения, которые я возвел на общей почве вместе с другими как мою долю к творении, выражающем наши внутренние мысли; ей принадлежит содержание то нарастающих, то упадающих чувств; ей принадлежат образы, которые приходят и уходят, и все вообще, что попеременно вносит в сознание и уносит из него время, в знак любовной встречи духа с духом, в знак многообразно повторяющегося дружеского поцелуя между ними. Эта пляска ор, ее мелодия и гармония, следует ритму времени; но свобода устанавливает гармонию и указует тональность, и все нежные переходы суть ее создания; они проистекают из внутреннего действования и из собственного чувства самого человека.

Так свобода есть для меня источник всего, первое и глубочайшее начало бытия. Когда я возвращаюсь к себе, чтобы созерцать ее, то мой взор уже удалился за пределы времени и свободен от границ необходимости; исчезает всякое гнетущее чувство рабства, дух сознает свою творческую сущность, для меня восходит свет Божества и разгоняет далеко вокруг меня туман, в котором печально блуждают другие. И каким я нахожу себя и познаю в этом созерцании, – это не зависит от судьбы или счастья, – от того, сколько счастливых часов выпало на мою долю, или что́ создано или укреплено моей деятельностью, и насколько удалось внешнее воплощение воли: ибо все это есть ведь не я сам, а только мир. Пусть действие, которое я созерцаю, было направлено на то, чтобы дать человечеству власть над его великим телом, питать последнее, обострять его органы, или мимически и художественно формировать его как отпечаток разума и души; насколько я нашел его при этом готовым воспринять мою деятельность, насколько легко было влиять на грубую массу и властвовать над нею силою духа, – все это, правда, указывает, насколько велико господство над этим телом свободы всех и что́ может и что́ не может быть еще осуществлено; но этим не определяется внутренняя сила самого действования; самого себя я не нахожу лучшим или худшим в зависимости от того, были ли внешние условия действования более или менее благоприятными; и я не нахожу также, чтобы этим мир с железной необходимостью предуказывал мне меру моего значения. И подобно тому, как у сильной и здоровой души физическая боль не легко отнимает ее господство над телом, так и я сознаю себя свободно одушевляющим грубую материю и властвующим над нею, все равно, несет ли это мне скорбь или радость. То и другое свидетельствует о внутренней жизни, а внутренняя жизнь есть создание духа и его свободное дело.