В какой-то момент Дашиного рассказа я подняла взгляд на сына, 17-летнего Гошу. Он слушал молча, натянуто улыбался и, казалось, тоже радовался за Дашу. Но в его глазах застыла такая мука, что мне вдруг стало не по себе. Так больно, словно полоснули ножом.
Гоша не мог ничего рассказать о себе маленьком. У него не было ни собственных, ни чьих-то других воспоминаний. Не сохранилось ни одной младенческой фотографии, ни единого снимка, переданного ему мамой или кем-то еще… Гоша – отказник, его оставили в роддоме сразу после появления на свет. С младенчества он жил в казенных учреждениях – сначала в доме малютки, потом в детском доме. Няни и воспитатели там были, но они постоянно менялись, приходили и потом исчезали бесследно. Некому было запомнить забавные истории первых лет его жизни, некому хранить в памяти самые веселые и счастливые моменты. Да и были ли они? Я не знаю. Мне не у кого спросить. Только в 16 лет у ребенка впервые появилась семья.
Сам Георгий помнит себя лишь с шести лет. Как и я. А рассказать ему о себе, о маленьком Гоше, попросту некому. И как мы ни умоляли воспитателей, как ни старались они нам помочь и найти детские фотографии Гоши в своем учреждении, никто не смог отыскать ни единого младенческого снимка. Каким был наш Гоша до пяти лет? Что он любил? Как проказничал? Ответа нет. Пустота…