Реальность 7.11 - [96]
— И куда?
— Это большая загадка, Алекс… Сдаётся мне, что после возвращения я тоже быстро исчезну — да так, что и следов не останется.
— Ты мог бы снова залечь на дно. Рита…
Он криво улыбнулся.
— Она не вмешивается в опасные игры. Такой у неё принцип, очень здравый… Ладно, — кряхтя, он принял сидячее положение. — Давай прощаться. Время не ждёт.
— У тебя хватит сил вернуться?
— Ох, Алекс, для этого не надо быть предсказателем! Обратно я полечу, как с горы.
— Ну… тогда… — пробормотал я. — Тогда, что ж…
Я помог ему подняться. Оказавшись на ногах, Эдвард на мгновение помешкал и заключил меня в неловкое, неуклюжее объятие. Это длилось недолго, почти сразу он отстранился, превратился в прежнего сдержанного всезнайку Риомишварда.
— Я рад, что встретился с тобой в Таблице. Ты, можно сказать, освежил моё тухлое существование.
— Чёрт! — сказал я, терзаясь собственной беспомощностью. — Эд, а может, всё-таки…
Но авгур показал молчаливое: «нет». Так, покачивая головой и улыбаясь мне, как неразумному младшему брату, он отступил на несколько шагов, а затем круто развернулся и зашагал прочь. И больше уже не оглядывался.
Я последовал его примеру. Я решил быть твёрдым и не смотреть назад, но это тоже оказалось мучительно: рельсы простирались в обе стороны бесконечно долго, без уклонов и подъёмов, и я знал, что если обернусь через плечо, то смогу различить его удаляющуюся фигуру. Я начал считать шаги. На триста тридцать шестом шагу меня ослепило солнце.
Эдвард Римишвард. «Авгурская неизведанная»
Ох, Алекс, да разве же надо быть предсказателем, чтобы проследить этапы моего обратного пути?! Уверившись в том, что я повернул назад, мой организм испытает прилив сил. Я всё ещё буду ощущать лопатками пережитое давление, поэтому ноги сами понесут меня к городу. И когда вдали покажется вокзал, мои плечи освободятся от последних остатков тяжёлого груза. Я уже ни за что не буду отвечать, а это, ты знаешь, самый примитивный вариант. Быть безответственным — противно и малодушно, но так легко…
Жалею, что не сказал тебе больше ободряющих слов. Наверное, в глубине души я рассчитывал, что мы ещё увидимся. Хотя надежда на это исчезающе мала. Так, маячит что-то эфемерное, не из этого места и времени. Это, конечно, странно. Возможно, я заразился твоим молодым упрямством и оптимизмом. Молодость ведь, по сути, оптимистична. Её предают и сбивают с ног, наносят ей раны и теснят её к пропасти, а она и на краю продолжает твердить: «Не верю». И смешивает в общем коктейле глупость и чистоту, пьянящее сочетание. Бог, как известно, любит невинных и дураков, а пьяных и беспамятных — хранит и отводит от бед. Так что не надо трезветь, Алекс, не отрезвляйся…
Эх, сюда бы какую-нибудь попутку! На эти рельсы просится броневичок. Всё опять привычно-мокрое и потому — скользкое. Но пахнет травой и землёй, а не бензином и пластиком. Технический запах железной дороги был смыт бесчисленными поколениями осадков, и слабый горьковатый привкус в воздухе напоминает запах междугороднего автобуса, не более… Как я любил этот ночной неповоротливый транспорт! Я обязан ему массой хороших воспоминаний. Сколько раз мы с Мартом сбегали со скучных семинаров и, сев на рейсовый автобус, ехали развлекаться в соседний город! В общежитие следовало вернуться до полуночи, и каждый раз мы, небритые золушки, мчались как угорелые. Тыква превращалась в карету, карета — в самый поздний рейс, а в роли мудрой феи оказывался сторож, запирающий двери кампуса… Потом, прослеживая хитросплетения страшной и прекрасной сказки о будущем человечества, я невольно радовался единственному привычному предмету, способному пересекать мир бесплодных пустынь. Мир измельчавших людей, исчезающих ресурсов, единственными яркими пятнами в котором оставались красные ягоды, кладбищенские венки да салатовые бока последнего на Земле автобуса… Нет, было ещё одно яркое пятно: глаза Спящего, которые откроются в самом финале человеческой пьесы. Уже почти извергнутый из Вёльвы, я мельком поймал этот взгляд — так с тех пор и ношу его с собой, как портмоне в нагрудном кармане.
Левой-правой, сено-солома… Просто так идти скучно, а я позабыл все песни. Подошла бы какая-нибудь частушка, речёвка какая-нибудь, на худой конец. Чтобы идти и скандировать. Хммм, что бы такое… Допустим, «слабость и героизм». Ха! В этом девизе проглядывает нечто возвышенное, хоть сейчас на гербовый щит. Но куда точнее сниженный вариант: «слабоумие и отвага». Можно им заклеймить все огромные, тысячелетние усилия человечества. Потому что главное, как всегда, упустили из виду. Главное — это труд. Трудись в поте лица своего и возделывай землю. Не играй с силами, в которых смыслишь немного. Иначе окажешься перед сухим и бесплодным миром, в заложниках у дряхлой, угасающей Анимы:
«…и мы вверяем ей наши упования и молитвы, и привозим к ней на смотрины Спящего, вечного жениха. Но алхимическая свадьба не состоится…»
Да, моя дорогая Элька, когда ты вычёркивала эти слова из моей беспомощной пьесы, то вместе с водой умудрилась выплеснуть и младенца. Сверхъестественные силы не обязаны сочетаться ради нашего блага. И Спящий — это не магический рубильник, включающий машину изобилия и удачи. Всё, что мы имеем, это наши собственные победы и поражения: убогий возделанный клочок земли в первом случае и горстка диких красных ягод — во втором. Так работает жестокое милосердие этого мира. Устал бороться? Скушай ягодку, доставшуюся бесплатно, только не хнычь потом, что она была ядовитой…
Судьба – удивительная вещь. Она тянет невидимую нить с первого дня нашей жизни, и ты никогда не знаешь, как, где, когда и при каких обстоятельствах она переплетается с другими. Саша живет в детском доме и мечтает о полноценной семье. Миша – маленький сын преуспевающего коммерсанта, и его, по сути, воспитывает нянька, а родителей он видит от случая к случаю. Костя – самый обыкновенный мальчишка, которого ребяческое безрассудство и бесстрашие довели до инвалидности. Каждый из этих ребят – это одна из множества нитей судьбы, которые рано или поздно сплетутся в тугой клубок и больше никогда не смогут распутаться. «История Мертвеца Тони» – это книга о детских мечтах и страхах, об одиночестве и дружбе, о любви и ненависти.
В спальных районах российских городов раскинулись дворы с детскими площадками, дорожками, лавочками и парковками. Взрослые каждый день проходят здесь, спеша по своим серьезным делам. И вряд ли кто-то из них догадывается, что идут они по территории, которая кому-нибудь принадлежит. В любом дворе есть своя банда, которая этот двор держит. Нет, это не криминальные авторитеты и не скучающие по романтике 90-х обыватели. Это простые пацаны, подростки, которые постигают законы жизни. Они дружат и воюют, делят территорию и гоняют чужаков.
Детство – целый мир, который мы несем в своем сердце через всю жизнь. И в который никогда не сможем вернуться. Там, в волшебной вселенной Детства, небо и трава были совсем другого цвета. Там мама была такой молодой и счастливой, а бабушка пекла ароматные пироги и рассказывала удивительные сказки. Там каждая радость и каждая печаль были раз и навсегда, потому что – впервые. И глаза были широко открыты каждую секунду, с восторгом глядели вокруг. И душа была открыта нараспашку, и каждый новый знакомый – сразу друг.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
После развода родителей Лиззи, ее старшая сестра, младший брат и лабрадор Дебби вынуждены были перебраться из роскошного лондонского особняка в кривенький деревенский домик. Вокруг луга, просторы и красота, вот только соседи мрачно косятся, еду никто не готовит, стиральная машина взбунтовалась, а мама без продыху пишет пьесы. Лиззи и ее сестра, обеспокоенные, что рано или поздно их определят в детский дом, а маму оставят наедине с ее пьесами, решают взять заботу о будущем на себя. И прежде всего нужно определиться с «человеком у руля», а попросту с мужчиной в доме.