Разыскания в области русской литературы XX века. От fin de siècle до Вознесенского. Том 1. Время символизма - [31]

И где порой малейшие черты

Прекрасного, великого былого

Для нас хранит изысканное слово,

Там жив огонь нетленной красоты.

И, может быть, в тревоге ежедневной

Альбомные листы — вот эти, тут, —

Случайно и таинственно найдут

Единый звук такой мечты душевной,

Которая, века веков жива,

Стирает все надгробные слова.

21. XII.917

В первых двух строках данного сонета имеются в виду стихотворения М. Ю. Лермонтова «В альбом (Из Байрона)» (1836) и Е. А. Баратынского «Альбом, заметить не грешно, / Весьма походит на кладбище» (до 1829)[176]. Ср. также: «Поэт наш прав: альбом — кладбище…» (В. А. Жуковский, 1831). Стихотворение Жуковского связано, как и стихотворение Баратынского, с альбомом К. К. Яниш (Павловой). Полностью оно было опубликовано лишь в 1940, но первые 4 строки — еще в 1887, так что Верховский вполне мог их знать. Лермонтов как один из двух певцов, несомненен, однако кто второй — вряд ли можно сказать однозначно. Скорее, конечно, Баратынский, но не исключен и Жуковский.

Вслед за этим следуют два небольших стихотворения Вяч. Иванова (л. 12 и 13):

Б. Н-й

Подвластна Вам звучащая стихия,

Владеет нами Ваш восторг напевный.

Расплещется, как лебедь, в нем Россия —

И обернется сказочной царевной.

25 июля 1924

Москва

Вячеслав Иванов

Б. Н-ой

О древе кипарисном и кринице

Вы пели: мнилось, в пламени глухом

Кружился Дух, подобный голубице

Над кораблем, —

Каким сквозь облаки томлений

Его и видит, и зовет,

Сходящего на лоно темных вод

Восторг заповедны́х радений.

14 июля 1924

Москва

Вячеслав Иванов

Следом записаны уже упомянутые выше стихотворения Чулкова («И в шуме света, в блеске зала…»), Сологуба[177] и второе стихотворение Чулкова. На этом выписки из альбома заканчиваются.

Добавим несколько комментирующих пояснений, прежде чем перейти к текстам Вяч. Иванова.

Прежде всего, они существенны тем, что относятся ко времени, когда Иванов писал очень мало стихов. Напомним констатацию исследователя: «…общим местом разговора о Вячеславе Иванове принято утверждение, что между недописанным сонетом из глубины 1920 года и „Римскими сонетами“ пролегло молчание <…> Вообще говоря, это похоже на правду, но все же — неправда. Стихов в двадцатые и тридцатые годы было мало, однако между этими немногими — произведения из числа важнейших и лучших во всем наследии Вячеслава Иванова (например, „Палинодия“, „Собаки“). А для создания целостной картины ивановского творчества необходимо учесть все немногое, что было создано, независимо от оценки качества»[178].

О роли стихотворений на случай у Вяч. Иванова мы уже имели возможность сказать (см. следующую главу нашей книги). Здесь добавим только то, что у него такого рода сочинения очевидно связывались с традицией как западной, так и русской поэзии XVIII — первой половины XIX века[179].

В самом конце мая 1924 г. Иванов приехал из Баку, где провел три с лишним года, в Москву, и не случайно в датах он подчеркивает, что стихи возникли в Москве. Не боясь ошибиться, можно предполагать, что непосредственным поводом для написания стихов было то, что Бутомо-Названова часто пела романсы А. Т. Гречанинова, среди которых наверняка были и написанные на тексты Вяч. Иванова.

В первой строке второго стихотворения упоминаются два романса из триптиха Гречанинова «У криницы» — «Под древом кипарисным» и «У криницы»[180], написанные в 1915 году. Нам удалось разыскать лишь объявление начала 1924 г.: «10 и 24 февраля в Бетховенском зале <Большого театра> состоятся два вечера песни О. Бутомо-Названовой, при участии проф. Ф. М. Блуменфельда и Б. Л. Яворского. В программе Танеев, Гречанинов, Рахманинов и Бородин»[181]. Однако, конечно, не исключено, что Иванов имел возможность послушать названные романсы в концерте, оставшемся нам неизвестным, или же в домашнем исполнении (например, в доме Г. И. Чулкова).

Две последних строки первого стихотворения отсылают к «Сказке о царе Салтане…» Пушкина. Видимо, Иванов расчетливо убрал родовую определенность слова «лебедь», чтобы избежать излишней архаизации (у Пушкина, напомним, оно женского рода). Во втором же следует отметить образность, связанную с хлыстовством. Конечно, у Иванова корабль — реальный, но в то же время это и название хлыстовской общины, над которой кружит Дух, готовый вселиться в кого-то из участников, приведя к восторгу откровения, а в высшей стадии — к изрекаемому пророчеству[182]. Но здесь мы обязаны вспомнить, что «восторг» — одно из ключевых слов и первого стихотворения, только там он содержится прежде всего в самом пении, а во втором — в особом восприятии слушателей, которое, видимо, можно приравнять к религиозному экстазу, одному из результатов хлыстовских радений.

Таким образом, смысл двух кратких альбомных стихотворений углубляется и усложняется. Прежде всего заметим, что стихотворения связаны с пением стихов (музыка лишь подразумевается, но никак не определяется) самого их автора — Вячеслава Иванова, то есть, во-первых, певица и поэт оказываются объединены текстом, а во-вторых — этот текст порождает как в пении, так и в восприятии аудитории глубокие мистические переживания, в результате которых должно возникнуть (или, по крайней мере, возможно) пророчество о судьбе России.