Развязка - [4]

-- Экая она жидкая! -- протянул один казачонок в глубокой шапке из двойного меха, лопасти которой болтались по сторонам как большие висячие уши. -- Чисто, сонная рыба...

Опыт кораблестроения протекал среди напряжённого внимания пропадинских соседей, многие из которых даже пробирались в избу, чтобы, если возможно, посмотреть на невиданные чертежи Ястребова.

-- Русь мудрёна! -- говорили они, покачивая головой. -- Всё с бумагой и с плантом, не как мы, только с ножом и топором...

Даже казаки из полицейского управления приходили под различными предлогами в импровизированную мастерскую, чтобы посмотреть на непонятное подобие корабельного носа, уже воздвигнутое на её полу.

Бронский прошёл мимо станка и пошёл по дороге, уводившей к утлому мосту через речку Сосновку, которая разделяла Пропадинск на две приблизительно равные части. Кучка молодёжи, рассматривавшей станок, тоже разделилась и потянулась по домам. Впереди Бронского шла молодая девушка в шубке, сшитой по туземной моде, в виде прямого балахона шерстью вверх и с расшитым шелками подолом и с пёстрым шалевым платочком на голове. Девушка тихо напевала сладкую замысловатую мелодию андыльщины, одной из полуимпровизированных любовных песен, которые создались на севере, Бог знает, как и когда, как будто сотканные из прозрачного воздуха и алого отблеска полярной зари на ещё не растаявшем снегу. Напевы андыльщины идут в лад и в склон с русской народной песней и вдруг вздымаются на неудержимую высоту, криком внезапной страсти, коротким и стремительным как дыхание полярного лета, и переливаются тихими струйками как горные ручьи, выбегающие из-под белых наледей в диких ущельях Яблоновых гор, и долго замирают и тают как следы дикого оленя, бегущего вдоль низкой речной косы, по влажному песку, столь же гладкому и коричневому как и его лоснящаяся шерсть.

Девушка шла тихо, и Бронскому показалось даже, что она задерживает шаг, как будто поджидает кого-то. Через минуту или две он догнал девушку и сделал шаг влево, намереваясь обойти её по гладко утоптанной тропе.

-- Здравствуйте, Борис Дмитрич!

Бронский остановился, словно застигнутый врасплох. Ему всё ещё не приходило в голову, что девушка замедлилась, дожидаясь именно его. Но она стояла перед ним и протягивала ему руку, по обычаю полярных русских жителей, которые здороваются за руку даже с малознакомыми людьми.

-- Здравствуйте, Маша!

Левая рука Маши была в жёлтой меховой перчатке, но правая была обнажена. Как у всех женщин севера, руки у Маши были небольшие и красивые. Её обнажённая рука раскраснелась от холода и выглядывала из беличьей опушки рукава шубки, лукаво ёжась как розовая мордочка лисёнка, наполовину спрятавшегося в нору. Бронский неловко снял огромную волчью рукавицу, похожую на принадлежность какого-то странного доспеха, и маленькая ручка Маши утонула в его мозолистой ладони, затвердевшей как кора от постоянной работы на суровом воздухе зимы.

-- Куда пошёл, Борис Дмитрич? -- сказала девушка. -- О, я знаю, к Павлихе, небось!..

Она стояла перед ним, немного подавшись вперёд грудью и откровенно улыбаясь. Рука её задержалась в его руке, но глаза её глядели совершенно наивно и простодушно. Глаза у Маши были такие большие и голубые, как будто она родилась не на берегах Сибирского моря, среди черномазых помесей "карымского" [карым на сибирском наречии означает: метис.] колена, а где-нибудь у Ильменя или у Клязьмы. Голова Маши была повязана лёгким шалевым платочком, поверх которого был накинут меховой колпак, пришитый по местной моде к воротнику шубки. У Маши была очень тонкая и нежная кожа, на щеках её горел нежный румянец, и голубые жилки просвечивали у висков. Всё её лицо было нежно, даже хрупко, и говорило о слабости здоровья, свойственной русским женщинам на севере, которые легко поддаются болезни и отцветают, едва успевая расцвести. Оно свидетельствовало о вырождении русской расы среди ужасных условий голодного и холодного севера. Вся фигура Маши напоминала случайный цветок, который вырос на прогалине среди нерастаявших сугробов и увянет при первом новом заморозке, в майскую ночь, ещё не дождавшись лета. Но в эту минуту голубые глаза Маши светились оживлением.

-- К Павлихе идёшь? -- повторила она с улыбкой.

Ой принесло тебя из дальней далиночки

Девушек, Ваня, удаленький парень, да девок сомущать, --

тихонько пропела она, продолжая свою песню. Минуту или две они шли вместе.

На твои я глазки, парень родименький, насмотреться не могу!.. --

пела Маша.

-- Пойдём по Голодному концу? -- предложила она внезапно, снова обращая к Бронскому свои весёлые голубые глаза и, очевидно, выражая уверенность, что молодой человек идёт на другую сторону речки вместе с нею.

-- Ух, вы русские, медведи, -- прибавила она и рассмеялась.

Маша заигрывала с Бронским так откровенно, что это казалось естественным проявлением её природы и даже шло её открытому личику, точно так же как чёрная шубка и шалевый платок на голове. В Пропадинске господствовала вольность нравов, райская и первобытная как на каком-нибудь острове Тихого океана до посещения его европейцами. Парни и девушки сходились для игрища на так называемые "вечёрки", избирали друг друга, повинуясь каждому минутному влечению, потом, при первом охлаждении, мирно расставались без ссор и сожаления и переходили к новым увлечениям.