Развязка - [27]

Даже отшельники в пещерах и столпники на своих каменных столбах не могли приказать умолкнуть искушению своей души и проводили долгие дни и бессонные ночи в борьбе с соблазном, имевшей столько же падений, сколько и действительная борьба жизни. Если я отрекусь от соблазна жизни, к чему мне самая жизнь? На что мне утёс, стоящий в вышине, чтобы я застыл там как бесчувственный камень, мрачнее и тоскливее даже облаков, бегущих мимо? Лучше конец, полный и безусловный, с одного размаха, одним прыжком...

Третьи дают именно этот совет:

-- Беги! -- говорят они. -- Оставь это царство злобы и муки тому, кто создал его, а сам уйди прочь в область неведомого. Если сеть жизни опутала тебя со всех сторон верёвками соблазна и желания, ты не пытайся как факир иссушить своё тело, чтобы выскользнуть из её связей, но разруби их как воин мечом. Твоя жизнь есть казнь, отбрось её как ненужное бремя и устремись за грань той бездны, где царствуют покой и забвение. И когда смерть, всесильная владычица, придёт искать тебя как обречённую жертву, она не найдёт тебя в этих тленных пределах...

Но разве я хочу покоя и забвения? В моём сердце слишком много гнева и негодования для того, чтобы стремиться к покою, а нераздельная самодовлеющая сила, проникающая моё существо и дающая ему жизнь, утверждает свою неуничтожаемость и возмущается против забвения.

Мне так трудно разобрать, чего же я, наконец, хочу, -- ни борьбы, ни покоя, ни ненависти, ни покорности, ни протеста, ни отречения. В сердце моем столько голосов, сколько откликов в тёмных извилинах пещеры, и я не могу разрешить, который из них есть голос истины.

* * *

5. Так вот каковы мои земные связи, якоря, на которых я хотел укрепить свою земную жизнь!.. Низкие страсти, призывы животной природы, похоть, обжорство, грубый и тяжёлый труд. Вот жизнь, которую судьба предлагает мне в последний раз, как бы в насмешку над теми радостями и дарами, от которых я некогда отрёкся.

Жить до позднего гроба бок о бок с толпой дикарей, заложить первый корень новой семьи полярных троглодитов, думать весь век только о пище, об элементарной защите жизни. Голодать каждую весну, излишествовать летом, одичать до потери человеческого образа и до забвения всех прежних волнений и дел... Так нет же, не будет этого! Как прирастить моё отверделое сердце к свежему корню первобытной человеческой жизни? Ржавое железо не прирастает к живой плоти, но отравляет её своей ржавчиной и, смоченное живой кровью, рассыпается во прах. Мне не нужно семьи, не нужно подруги, ни дома, ни детей, ни имения. Я свободен как зимний ветер, я властелин своей судьбы. Захочу, останусь и буду смотреть в лицо самому губительному гнёту, захочу, уйду, куда мне угодно, и как мне угодно.

Боже мой, Боже мой! Какая боль, какая тоска! Как будто что-то вырвано из сердца с грубым и кровавым насилием, и оно трепещет от муки, рана зияет, кровь сочится. Что мне делать, куда мне деться?

* * *

6. Наконец, я пережил самые жестокие часы моей жизни, наиболее тяжёлую борьбу, какая только даётся человеку на земле. Я знаю, что мне делать, я нашёл исход, единственно возможный и безвозвратный, тот выход из неволи, который находили до меня многие мужественные люди. Я перешёл Рубикон и теперь стою на другом берегу, я остановился на несколько мгновений, чтобы собраться с мыслями. Потом я пойду вперёд и исчезну во тьме.

Сзади себя я оставляю несчётную тьму существ, подобных мне, которых я раньше называл братьями и сожалел об их судьбе. Теперь я уже не жалею их так как прежде, ибо я знаю, что они будут с той же страстью и страхом цепляться за связи этой жалкой и ничтожной жизни. Пускай же они остаются влачить свои позорные цепи! Я отправляюсь искать свободы; кто хочет, пусть следует за мной!

Последнее проявление моей братской любви есть призыв ко всем, кто думает и страдает в этом ужасном мире, -- отречься от него и пробить себе дорогу сквозь его заколдованную ограду. Это легче, чем можно думать. Остальные пускай остаются. Если они не желают свободы, то они заслуживают носить своё рабское иго.

О себе я знаю, что мне нет места на этом свете. Идти мне некуда. В душе моей нет живой силы. Я мог бы только умереть в больнице или издохнуть под забором как ненужная собака. Пусть же лучше я умру здесь.

Боже, Боже, вот она последняя казнь изгнания! Проклятая, трижды проклятая, Богом забытая, полярная страна!.. Почему мне суждено умереть в её мёртвых пределах? В этой почве, застывшей навеки, даже безжизненные кости мои не найдут избавления и не смогут раствориться в земном прахе, чтобы исчез всякий след, всякая память о моих муках. Тело моё будет вечно лежать в её ледяных объятиях, такое же твёрдое и несокрушимое как она сама, искушая сатанинскую силу, уже давшую ему однажды жизнь, оживить его снова.

Родина, милая родина! Какая радость была бы умереть на твоей груди, какой покой был бы в твоих объятиях для моих измученных костей. Любовь к тебе каким-то необъяснимым чудом сохранилась во мне дольше всякой земной любви, даже самой близкой сердцу человека. Я ненавижу жизнь и проклинаю час, в который она была мне дана, но земля, зелёная, мирная, родная земля, на груди которой я родился и играл в годы моего детства, наполняет меня ещё и теперь жгучим сожалением невозвратимой потери. Преступник перед казнью, неизлечимый больной в минуту смерти вспоминают годы своего детства, взывают к матери, к родным. У меня нет ни родных, ни матери, но моему детству была матерью ты, захолустная улица, зелёное поле, по которому я бегал с утра до вечера, тихая речка, в которой я купался по несколько раз в день, даже камни, которые впервые стали резать мои необутые ноги.