Разведка - это не игра - [418]

Мои товарищи по лагерю успокаивали, старались отвлечь от тяжелых мыслей, и я постепенно немного успокоился, хотя память об отце меня не покидала.

В лагере жизнь продолжалась. К этому времени я уже знал, что в Воркутлаге произошли некоторые изменения. Выделили ряд лагерных подразделений, в которых была исключена возможность одновременного пребывания в них уголовников и «политических». Если не ошибаюсь, эти лагеря назывались Речлагами. Наш лагерь, объединявший три шахты (№ 12, 14 и 16), впоследствии обозначался, если память мне изменяет, ШУ-2, вернее, он обслуживал это управление. Мне приходят сейчас на память фамилии начальника шахты Бульбенко и начальника оперслужбы Шокина. Однако больше в памяти сохранились некоторые фамилии заключенных: Николая Вишневского, бывшего военнопленного в фашистских лагерях, бежавшего оттуда, по своему происхождению из аристократической семьи; Алексея Киселева, научного работника, ставшего после освобождения доктором наук; Гершова, художника. Кстати, две его большие картины украшали столовую. Они назывались «Утро в сосновом лесу» и «Витязи на распутье». Многие работники шахт и руководство лагеря, которым картины очень нравились, просили его сделать для них небольшие копии.

Неожиданная смерть Сталина резко изменила сложившееся в лагере спокойствие. Это было вызвано не только тем, что даже среди заключенных было немало таких, которые его считали истинным «вождем», обеспечившим одержанную победу в Великой Отечественной войне. Больше того, ветераны партии часто обращались к нему со своими письмами, веря, что именно он поможет им вновь обрести свободу.

Справедливость требует, чтобы я указал и на то, что многие среди нас, участников Великой Отечественной воины, по разным причинам оказавшиеся среди осужденных не только «Особым совещанием» и всевозможными «тройками», но даже судебными органами по абсолютно необоснованным обвинениям в «измене Родины», вспоминая все пережитое и считая, что именно советский народ, его армия, благодаря принимаемым мерам именно Сталиным, внесли решающий вклад в победу над фашизмом. Мы считали, в своем большинстве, что стали жертвами не Сталина, а его окружения. Многие называли, что среди этого окружения особо виновными являются Каганович, Маленков, Берия, Абакумов, Меркулов и другие.

Несмотря на все, спокойствие в лагере все же вновь наступило, что ликвидировало, по существу, настороженность его руководства. Итак, в спокойной обстановке прошло некоторое время. Совершенно неожиданно это очень благоприятно отразилось на мне тоже. 7 ноября 1953 г. ко мне в мою рабочую комнату, которую многие заключенные называли кабинетом, внезапно вошли дежурные надзиратели, в обязанность которых входило обеспечение прекращения уже в вечерние часы, если не ошибаюсь, с 20 или 21 часа, передвижения заключенных по территории лагеря. Для этого, проверив полный состав в бараке свободных от работы заключенных, их двери закрывали с наружной стороны на замок.

Старший дежурный надзиратель, едва успев открыть дверь, предложил мне проследовать в барак. Я был очень удивлен и попытался возразить ему, указав на то, что мне предоставлено право работать в моей рабочей комнате в любое время суток. Ведь тогда, не понимая ничего, я с раздражением воспринял, что, несмотря на мое вполне обоснованное возражение, надзиратель, не объясняя причины, настаивал на своем. И вот, сопровождаемый надзирателями, я проследовал к себе в барак. Еще в большей степени я был в буквальном слове поражен, что, открыв дверь, в повышенном тоне буквально приказал мне войти в барак. Только здесь, в бараке, они поздравили меня с моим сорокалетием. Я был удивлен, увидев большой, составленный из нескольких стол, на котором стояли закуски и даже немного водки. Все товарищи по бараку с явным нетерпением ждали меня и немедленно сели за стол. Был поднят тост за мой юбилей, и, немного выпив, мне пожелали здоровья, счастливого будущего, скорой свободы.

Праздничный стол был недолгим, так как некоторым следовало вскоре направиться на работу на глубину шахты, в забои. Правда, оставшиеся еще продолжали сидеть некоторое время, и к нам вскоре присоединились те, кто вернулся с работы.

Я был весьма тронут организованным с разрешения руководства лагеря празднованием моего юбилея. Кстати, на следующий день с днем рождения меня поздравили представители лагеря и шахты. Для меня это было тяжелым и в то же время очень радостным событием. Тяжелым потому, что это было совершенно неожиданным, первым после моего возвращения на Родину посвященным мне торжеством. Радостным потому, что своим отношением к окружающим, несмотря на далеко не легкие переживания, я сумел заслужить столь дружеское и доброе отношение.

Спокойствие в лагере, однако, продолжалось недолго. Когда стало известно, что состоялся совершенно неожиданный и необычный судебный открытый процесс по обвинению в совершенных преступных действиях Берии, Абакумова, Меркулова и других и избрания по отношению к ним высшей меры наказания – расстрелу, вспыхнули волнения.

Волнения среди заключенных усилились еще и в связи с тем, что внезапно были поданы вагоны и из лагеря выводили заключенных по национальности немцев, как я уже говорил, которых было в нашем подразделении много. Как нам стало известно вскоре из разговоров, этих немцев возвращали в Западную Германию в соответствии с договоренностью, якобы достигнутой между Хрущевым и Аденауэром. Это добавило повода для появления своего рода «восстания» заключенных. Вначале я точно не знал, что в действительности происходило, так как днем находился в своем рабочем помещении, а ночью в закрытом бараке. Однако и до меня доходили слухи о том, что, видимо опасаясь крупного бунта, результатом которого мог стать массовый побег из лагеря, органы МВД оцепили всю территорию с внешней стороны и якобы были даже слышны какие-то выстрелы. Возможно, что находящиеся за проволочным ограждением лагеря солдаты действительно произвели предупредительные выстрелы в воздух.