Разум - [83]

Вот так и я с младых ногтей мучаю себя исследованием своих мотивов. Устанавливаю всякий раз, было ли мое побуждение чистым или нет. Не задумываясь над правильностью выводов Канта, более того — даже не изучая их, я руководствуюсь его мыслью о чистоте доброй воли. И вот уже пятнадцать лет, то есть с момента вступления в брак, я считаю, что мои усилия вылечить жену определяются абсолютно чистыми мотивами, что они сообразуются лишь с сознанием долга.

Да, до сих пор я считал, что мой отъезд в Нову Весь, в раздолье отцовского сада, был продиктован чувством долга. Но мой добрый умысел снова потерпел крах в практическом испытании: оказалось, что жена не хочет здесь жить, что она ходила даже справляться, не будут ли наш квартал застраивать новыми домами. Инженер, который разговаривал с ней, столкнулся с неожиданными трудностями: жена не могла показать на карте, где наше жилище.

Когда я спросил ее, какие мотивы побудили ее собирать эти сведения, она заявила, что готова была бы прописаться здесь постоянно — по сей день она прописана у родителей в центре, — если взамен нашего дома нам дадут государственную квартиру. Однако инженер сказал ей, что, если наш дом оформлен как дача, квартиру мы не получим. Затем я объяснил жене, что, даже останься она прописанной у родителей, это не явилось бы препятствием для предоставления нам квартиры, скорей — наоборот. Но если, добавил я, для строительства нового квартала понадобится снести нашу лачугу, то нам возместят убытки, и я поставлю новый дом на том участке, который будет предусмотрен планом. И у меня будет на это право, так как мне положен другой участок взамен теперешнего. А до тех пор мы могли бы пожить у моей матери на Каштеле.

В ответ на это моя жена положила на письменный стол заявление с просьбой о предоставлении нам государственной квартиры. Сперва я автоматически стал заполнять графы, а потом вдруг вскипел от злости. Когда представил себе, что мне придется бросить своих собак и кошек и всю эту природу и переехать неведомо куда, то осознал вдруг, что притащил сюда жену не ради ее здоровья, а ради своей давней мечты: жить одному с собаками, которых в детстве не посчастливилось иметь, и в том месте, которое люблю. Немалую роль здесь, пожалуй, сыграло и то, что я лично знаю всех соседей, и пусть не умираю от любви к ним, но все-таки они мне ближе, чем добропорядочные жильцы некоего кооперативного дома, которые знай себе собираются и коллективно обустраивают окрестности своего панельного обиталища. Я разорвал заявление на квартиру и сказал, что от государства ничего не хочу и что только тогда подчинюсь обстоятельствам, если наш дом будет подлежать сносу. Впрочем, возможно, строительство пойдет в обход дома, а уж коль проведут канализацию и газ, то мы от этого только выгадаем. Если же у архитекторов возникнут какие-то претензии к экстерьеру дома, то я постараюсь приспособить его к общему виду улицы, взяв даже ссуду из банка. Подниму крышу, сделаю ее из керамических перемычек, и толь будет уже лежать не на дереве, а на бетоне, что выглядит гораздо богаче.

Такой рациональный подход к предполагаемой катастрофе не успокоил мою жену — ей хотелось безотлагательных действий. И хотелось иметь ясное представление о том, что ее ожидает. Будущности она придавала слишком большое значение.

Ее настроения, как назло, усугубляла все набирающая силу активность сестры. Каждый день та находила какую-нибудь вещь, которую считала нашей. Книги возвращались нам с объяснением, что они давно уже всеми прочитаны. Я посоветовал сестре продать их. Но для нее имело значение совсем другое — ей важно было знать, что ничего нашего в доме у нее не завалялось.

Были у меня, правда, кое-какие аргументы, которыми я мог бы затормозить ее агрессивность, но я откладывал их до худших времен. Один из аргументов частично основывался на замечании отца в его записках: он пишет, как сестра унижает и ругает его, хотя маленькую любил ее больше других детей. Этим аргументом я не хотел бы воспользоваться — сестра, конечно, расчувствовалась бы, сочла бы это отцовской несправедливостью или просто моей выдумкой и, возможно, еще больше утвердилась бы в своем стремлении стать совершенно независимой от нас.

Второй аргумент тоже был субъективного свойства: когда сестру оставил жених и у нее родился ребенок, отец ухаживал за ним — не пришлось отдавать его в ясли. Но соседи несносно отравляли им жизнь ночными попойками. Отец не уставал предупреждать их, что ребенок спит, просил вести себя тише. Чтобы приглушить шум, он у каждой стены выложил еще одну — таким образом каждая стенка стала сантиметров в семьдесят. Но и это не спасало. Когда бы я ни приходил в гости, всегда выслушивал отцовские жалобы на соседей. Дело дошло до того, что сосед стал давать волю рукам — в собственном доме отец с сестрой не чувствовали себя в безопасности. Раз-другой я припугнул соседа и пожаловался в МНК, но и там не нашлось на него управы. Стало быть, одним из мотивов моего переезда в Словинец была и эта ситуация. Решить ее я хотел по-христиански. Подружился с соседями, давал им денег в долг, но, правда, наибольшие надежды возлагал на своих злых собак (тогда и впрямь у меня были злая сука и кобель), да и на свою славу заядлого драчуна. Сосед больше не осмеливался поносить отца, ссоры в основном вспыхивали внутри его семьи. Этому я уже не мог воспрепятствовать. Я упоминал где-то, что сюда часто наведывалась милиция, куда поступали жалобы от соседской жены, дочери или другого соседа. Сейчас положение в корне изменилось — сосед с возрастом понял, что эти баталии ни к чему путному не приводят. Воцарилась тишина, и сестра забыла о прошлом. Хотя я-то уверен, что, если бы я отсюда уехал, соседи снова начали бы портить ей жизнь, и уж тогда она поняла бы, почем фунт лиха.