Разум - [81]

Тут уж вмешался я: велел жене перенести все вещи в наш сарай, где мы держим уголь. Надеялся, что женщины образумятся, и игрушки, как и велосипед, моя жена вернет племяннице. С другой стороны, сестра ездит на нашем большом велосипеде чаще, чем я, — так почему она его тоже выбросила?

Вскоре на этой куче очутились и всевозможные платья, и подарки ко дням рождений. И все это хламье жена стала разбирать и волочить в дом.

Когда сражение пошло на убыль, жена объявила, что некоторые вещи, которые сестра нам возвращает, изодраны и что полагалось бы вернуть нам новые.

Тут опять вспыхнула битва и разразился дикий ор. Сестра молотила жену палкой по заду, а жена изо всех сил дергала ее за волосы. Сестра кричала: «Ты гитлеровское отродье, ты фашистка». А жена ей отвечала: «Ты хамло, ты хамло!» Это было не совсем корректно, соседи вполне могли подумать, что этим званием она награждает меня.

Когда все затихло, жена пожаловалась, что почему-то до сих пор она проигрывала всякую битву. Ляжки у нее были в синяках, пальцы окровавлены. Чтобы немного утешиться, она вышла на двор и стала собирать сестрины волосы. Потом обвинила меня, что я не защитил ее. Я отговорился тем, что уходил в это время с собаками на Мораву и потому вмешаться в драку не мог.

Чтобы избежать в будущем таких сцен, я написал реверс, который жена должна была подписать. В нем говорилось:

«Поскольку в каждом обществе кто-то облечен властью, то и в семье должен быть некто, за кем закрепляется право решающего голоса. Стало быть, если в будущем возникнет какой-либо конфликт, который я определенным образом смогу разрешить, то требую, чтобы мои приказания исполнялись неукоснительно. Поскольку я хорошо знаю людей, то способен предвидеть их действия, предугадать, чем та или иная ссора может кончиться, и потому ради ее предотвращения выношу свою резолюцию, которую следует уважать; в противном случае выгоняю жену или уезжаю из дома сам».

Сегодняшний день доказал, втолковывал я жене, мою дальновидность. Я же не советовал ей обращать внимание на выброшенные вещи, говорил, что это приведет лишь к ссоре с сестрой. Жена не послушалась: все вышло так, как я и предполагал. А поскольку она еще и оскорбила золовку, так та вообще вправе привлечь ее к суду. А это, естественно, повлечет за собой непредвиденные расходы.

Жена хотела восстановить меня против сестры, которая якобы в сердцах выкрикивала, что мы плохо поделили имущество, что обокрали ее. Я успокоил жену тем, что тут уже ничего не поделаешь, поскольку мы с сестрой подписали раздел.

Я вспомнил о тех золотых временах, когда все имущество принадлежало отцу, а значит, и всем детям. Я мог пойти на чердак или в сад и взять все, что мне было нужно. Теперь, когда эту крохотную собственность разделили, приходится думать о любой мелочи. Например, молодой орех на сестриной половине я все еще пытаюсь выровнять с помощью бревна, хоть знаю — от него мне уже ни одного плода не перепадет. Сестре достался и деревянный сортир, в котором приятно сидеть (много воздуху, сухо), и навесы под уголь, и всякая рухлядь. Сестра ничего не перестраивает, все оставляет как было, но, если вдруг дело доходит до ссоры, она размахивает своими наследственными правами, и я волей-неволей вынужден уступать.

Прошлый год в это время отцу было совсем плохо. Он мучился дикими болями, и жить ему оставалось всего ничего.

На нашем участке нет местечка, где бы не было следов его рук, поэтому до сих пор любая вещь, прикосновение к ней, а стало быть, и любой пустячный спор напоминает мне отца.

Решив жениться на моей жене, я был полон уверенности, что вылечу ее. Я считал себя умнее всех докторов и с пеной у рта доказывал всяким ученым доцентам и профессорам, что ее болезнь коренится в чем-то другом, чем они предполагают. Я чувствовал, что ей нужна суровая обстановка, простая среда, где к ней относились бы как к здоровому человеку.

Пока мы жили в городе у ее родителей, мои психиатрические эксперименты не имели успеха — приходилось приспосабливаться к тестю, теше и шурину, обращавшимся с моей женой крайне осторожно. Тянулось это десять лет, пока я не понял, что ей надо жить в примитивных условиях, какие имеются в Новой Веси. Чтобы она знала: не затопит — будет холодно, не сварит обеда — останемся голодными.

Свой эксперимент я распространил и на уход за животными, которые ежедневно должны были подсказывать жене, что человеческое существование не есть что-то исключительное, что на этой земле живут и другие чудесные твари, твари со звериной душой, способной испытывать те же чувства, что и человек: любовь, верность, стойкость, печаль и гнев. Я хотел ей доказать, что природа сильнее, чем все наши страхи. Что с природой надо дружить, что ее можно постичь. Хотя в ней есть и нечто таинственное, но это лишь та часть, которую наша голова и наши руки еще не исследовали. Природа познаваема, и нет повода этому не верить.

Но за время нашего житья-бытья в Новой Веси, в «естественных» условиях, я не раз забывал, с какой целью сюда переехал. Иногда меня одолевали сомнения в действенности моей методы. Но в тот день, когда жена подралась с сестрой, я, к своей радости, услышал от нее такие слова: