Разум - [27]

— А почему понадобилось ее убивать? — спросила девушка.

— Потому что он садист, — сразу нашелся я. Вспомнил, что так говорит мне жена. — У него другой цели и не было — он хотел ее убить, поэтому и ходил с ней в лес…

— Он убивает ее в лесу? — спрашивает девушка.

— Ну, это еще посмотрим… может, в постели.

— А… как он ее убивает? Ножом?

Я призадумался. Вспомнил один шведский фильм, где изображена страшная смерть.

— Он натягивает ей на голову полиэтиленовый пакет, завязывает под горлом и таким образом душит ее.

(Об этом разговоре я начисто забыл, но, когда в последний день начал упаковываться и вещи не вошли в чемодан, я купил полиэтиленовый пакет. Девушка пошла провожать меня на станцию, заметила пакет и сказала, что она называет его ушастиком. И всякий раз, когда я из него что-то вытягивал, видел, как ее красивые зеленые глаза темнели. А может, она и не помнила тот разговор об убийстве…)

Вдруг я испугался, что моя зеленоокая подруга будет рассказывать о моих сценарных планах и что уроню себя, если не отступлюсь от идеи убийства. Поэтому я сказал, что намерен написать очень незатейливый фильм, где будет много нежных чувств и приятных разговоров. Я признался, что убийство не моя идея. Она сказала, что видела фильм, где один парень убивал шарфом. Потом добавила, что женщина, если она не теряет рассудка, всегда может защититься. Я сказал, что женщину, пожалуй, нельзя изнасиловать, она засомневалась и заявила, что гораздо проще позволить себя изнасиловать по доброй воле. Это было любопытное наблюдение. Я пожалел, что мы не так близки, чтобы поговорить на сексуальные темы. (Отдаляло нас друг от друга и то, что мы с большим опозданием перешли на «ты». Но этот наш переход для людей, сидевших с нами за одним столом, был явным доказательством, что дело в шляпе. Одна женщина даже спросила, не поцеловались ли мы, переходя на «ты». Мы промолчали.)

В последний день девушка сказала, что я ей нравлюсь, но ей хотелось бы знать, как бы я отнесся к связи женатого мужчины с девушкой ее возраста, если бы речь шла о моей дочери.

В этом вопросе не было ничего резонерского. Девушка ждала, что я выстрою перед ней законченную теорию, оправдывающую такие отношения.

Я сказал:

— Люди думают, что бог в конечном счете все простит им. Ни один мужчина и ни одна женщина не верят, что за сексуальные проступки их может постигнуть какое-либо наказание. Это никогда не считалось грехом. Хотя всегда и присутствует чувство вины — но это лишь потому, что в запретном сексе по большей части что-то не залаживается. Если, например, такой немолодой мужчина чуточку импотентен, то он будоражит совесть своей пылкой возлюбленной тем, что неприметно сворачивает речь на проблему ответственности. Но со временем он обязательно вспоминает о такой любви с нежностью. Обижаться ему не на кого. Поэтому воспитательные средства, взывающие к чистоте души, здесь совершенно излишни, если отсутствует правовой, моральный или иной регресс. Я имею в виду право одного лица предъявить требование о возмещении убытков к другому лицу, по вине которого произошли эти убытки. Молодым людям можно объяснить, что преждевременной сексуальностью они попадают в мир взрослых, где уже властвуют расчетливость и деньги. Девушка привыкает к этому, становится легковесной — и она уже никогда не испытает сильной любви. Боится любить. Все это, конечно, только практические доводы против любви. Ни о каких священных глубинах души здесь говорить не приходится. Что же касается моей дочери, то я посоветовал бы ей вступить в любовную связь с таким мужчиной, в которого она могла бы сильно, свободно, без всяких препятствий влюбиться. Следовательно, им не может быть человек женатый или старый.

— Ты старый? — спросила она.

Я почувствовал, что вопрос задан с целью устранения моих препятствий. Значит, она действительно меня любила и хотела, чтобы мы не ограничивались только речами. Последним препятствием она, вероятно, считала мои угрызения совести по отношению к дочери. Я схватил ее за руку и сказал: если она так смела, то пусть поцелует меня при всем честном народе, здесь, на скамейке, где мы сидим. Она улыбнулась, заглянула мне в глаза, промолчала. Неизвестно, собиралась ли она принять мой вызов, во всяком случае — сдержалась. Я наклонился к ней, поцеловал и сказал:

— Это вместо того поцелуя, о котором мы забыли, когда переходили на «ты».

— Хорошо, — сказала она.

Я видел, что она грустна. Пожалуй, не надо было вспоминать о том поцелуе, походившем, скорей, на какую-то милость.

Так прошел последний день моего пребывания на водах. Она сидела со мной на станции — мы уже не говорили о любви. Это было расставание — расставание, после которого мы, верно, уже никогда не увидимся. Подошел поезд, я забросил в него свой чемодан. Потом, склонившись к приятельнице, погладил ее по щеке и поднялся в вагон. У нее полились слезы, она закуталась в кофту и пошла со станции — зашагала в том направлении, в каком минутой позже отправился поезд. Напоследок я еще кивнул ей из окна. Уселся, гневаясь на самого себя. Потом гнев перешел в печаль. Что, собственно, она во мне увидела? Возможно ли, чтобы я действительно произвел на нее впечатление, или это от скуки? Если она и вправду влюбилась в меня, то я вел себя грубо. Но если это лишь минутное увлечение, то слава богу, что между нами ничего не было.