Разрушитель - [47]

Вдали повторением разлили соседний с Лос-Анджелесом городок. Берни покосился на вечный «ноль» топлива и направил аппарат на дозаправку: несколько сантиметров на карте уже обернулись шестью часами лета.

Берни забеспокоился: он уже час летел в направлении серо-голубых громад города на горизонте, а ни на сантиметр не приблизился. Под ним простиралась желтая песчаная пустыня. Под ним агатовым зеркалом чернела застывшая лава. По слухам, тут находились сельские фермы, где люди выращивали мясо для бифштексов и животных, которые давали сливки к кофе. Ну и диковинно должно были выглядеть их звери, способные жить в абсолютном аду. Ни кустика, ни зеленого пятна травы. Мотор угрожающе зачихал. Берни прислушался к другу, склонив голову к плечу. Все же рискнул посадить машину – до странного города на горизонте, по-прежнему, оставалась вечность.

Бернард спрыгнул на песок и, оставляя глубокие отпечатки, двинулся в сторону уже вспыхнувших вечерних огней.

С крыши китайского ресторанчика «Башня Тока-Бел» эти огни были хорошо видны в прозрачные осенние вечера, когда сидишь с приятелем за вечерним коктейлем и думаешь о том, что где-то там, вдали, такие же молокососы беспорядочно гробят время и чувствуют себя от этого преотлично. Иногда даже хотелось крикнуть незнакомцу: «Эй, приятель! Твое здоровье!»

И вот теперь Берни брел и брел навстречу джину с тоником и незнакомцу.

Под ногами стеклом скрипела спекшаяся от жара земля, присыпанная тонким слоем беспокойного песка и скрюченных старых сучьев.

Иллюзия закончилась, как только Берни переступил невидимую черту. Впереди была ночь, а вокруг – беспросветная темень, наполненная шорохами и незнакомыми звуками пустыни.

Берни сглотнул и упал на песок. Никакого города на горизонте просто не было! Его не существовало! И ложью было письмо из технической школы. И ложью был Нью-Йорк. Неправдой оказалась вся жизнь, которая, к тому же, продолжалась.

О подземных крысах-проказорах Берни слышал украдкой, но любая жуткая правда подземелий была лучше, чем такая уютная ложь на поверхности.

Берни Бернс на террасу своего коттеджа аэролет не вернул. Не возвращался и сам. Вот уже пятнадцать лет не возвращался, жалея лишь мать. Но законы общества были неумолимы: лучше умереть твоему ребенку, чем живым и невредимым вернуться из проказоров.

Во время набегов за едой и одеждой Бернсу однажды показалось: женщина, катившая перед собой коляску с близнецами – его мать. Но женщина была куда моложе и походка была совсем другой.

– Берни, – Розалинда подняла всклоченную голову, – чем займемся?

Берни осторожно освободился из объятий девушки:

– Сегодня придумай что-нибудь сама! У меня есть кое-какое дело!

– Опять к разорам?! – испуганно сжала колено Берни Розалинда.

– Нет! – соврал Берни: в селении разоров шла грандиозная попойка, а в таких случаях стоило быть начеку.

Разори и проказоры жили в состоянии неустойчивой войны. Время от времени из одного лагеря в соседний заявлялись перебежчики. Еще чаще разоры совершали набеги в городок проказоров за девочками. Тогда проказоры бросали свои карточные домики и, вооружившись кто чем, крушили лагерь разоров.

Берни Бернс как-то заинтересовался семантикой названий, но додумался лишь до банального: «разоры» – от слова «разорять», «проказоры» – от проказничать, зло шутить.

Разница, скорее, была в образе жизни, чем в самих словах. Проказоры тяготели к своей, пусть убогой, конуре. Разоры не сидели на месте, не обзаводились семьями, временами на месяцы исчезая в бесчисленных лабиринтах подземных убежищ, потом возвращались, принося диковинные штуки, забавных зверят и чудовищные болезни.

Берни Бернс сам помнил страшную эпидемию, когда зараза перекинулась на их городок. У болезни не было внешних признаков: просто человек замыкался в себе, скучнел, надолго задумываясь. А потом его находили повешенным или с вскрытыми венами где-нибудь среди мусорных баков.

И не было спасения от тоски. Лишь немногие уцелели из тех, кто не бежал из города, таясь от заразы в нижних уровнях и подземных гротах.

Берни и сейчас вздрагивал при воспоминании о болезни. Он сдался таинственному вирусу одним из последних, стараясь как можно, хотя бы для сна, сгонять уцелевших в одно место. Долгими часами, шатаясь, с красными воспаленными глазами бродил среди спящих, сторожа. Но к утру один, а то и двое исчезали, чтобы умереть.

Вирус смерти, как окрестили проказоры болезнь, бесчинствовал всего неделю. Берни заразился на исходе седьмого дня.

Вначале давило смутное беспокойство, словно забыл о чем-то самом необходимом. Потом стало жаль мать, себя. Берни с брезгливостью смотрел на ущербные лица вокруг, на грязное тряпье. Кислый запах капусты, смешанный с запахом скученного человеческого жилья бил в ноздри. Особенно отвратительны были женщины. Потные, обрюзглые, с обвисшими от бесчисленных родов животами – Берни передернулся от рвотных позывов. Хотелось необыкновенного, чего и в природе-то не бывает. Берни отступил из собравшегося у костра круга. Резиновая шина нещадно чадила. Напевающие старую песенку пьяные голоса – пилой по обнаженным нервам.

Берни шел, не оглядываясь, пока не свалился. А выход из тупика был рядом, стоило щелкнуть кнопкой ножа с выкидным лезвием. Немного боли – и впереди засияет свет.