Разорванный мир - [4]

Это не первый раз у тебя, напоминала себе Дали. Да, не первый. Но все прошлые разы, все погибшие подруги, сестра, тетя, бабушка - все они и были в этой бездне, и боль от потери их даже и с годами не стала легче. К ней просто привыкаешь. Можно привыкнуть, иногда как бы даже забывать эту боль. Но как только вспомнишь имя - заболит с прежней силой. Не становится легче. Не становится. Все серое. И главное, похоже, что это уже навсегда.

Дали ничего не ела. Она спала долго, долго. Поезд стоял почти двенадцать часов. Потом тронулся. Дали проснулась. Сходила в туалет и легла снова. Вагон качался на рельсах, полку мягко потряхивало. Дали не думала ни о чем. Если думать о детях, о матери - сразу вспоминаешь, что хотела-то приехать вместе с Римондой, познакомить ее с домашними. Можно еще думать о том, что ТЕ летели бомбить госпиталь, а в госпитале - тоже чьи-то сестры, подруги, дочери... И не зря все это получилось. Не бессмысленная гибель. Но почему-то и это не было утешением. И как ожог мысль - почему не ты? Дали родила и вырастила двоих детей, она пожила достаточно, хорошо пожила... У Римонды все только начиналось. И не одна она погибла. Еще одна жизнь, совсем крошечная. Господи, какая же это нелепость...

Можно было думать о Боге, но Дали не привыкла к этому. Вот Римонда, другое дело, та всегда мыслями готова была обратиться к Всевышнему. И все, связанное с религией, для Дали навеки теперь было связано с Римондой. Иногда она начинала плакать, иногда чувствовала тошноту. Потом засыпала и просыпалась снова. Поезд то стоял, то тихонько трясся по рельсам. Потом в купе к Дали вошла молоденькая проводница. Заподозрила, видно, неладное. Или просто почувствовала. Девушка предложила Дали чаю, та отказалась. Проводница замялась и сказала, что у нее есть немного виски, не хочет ли Дали купить... Эта мысль понравилась летчице. Девчонка принесла поллитровую плоскую бутылку. Дали отдала ей несколько крон и предложила выпить вместе. Проводница от выпивки отказалась - совсем молоденькая, старательная девочка, она боялась, на рабочем-то месте. Но предложила посидеть с Дали просто так, за компанию. Ей все равно делать было нечего, и она собиралась ужинать. Для закуски проводница принесла колбасы и огурцов, и заодно для себя чаю с печеньем. Дали выпила треть бутылки, наливая в жестяную крышку от фляги. Проводница молча сидела рядом, наблюдая за ней. Мир стал проще и естественнее, и Дали сказала проводнице, что позапрошлой ночью у нее погибла подруга. Девушка кивнула сочувственно и рассказала, что у нее три месяца назад при бомбежке была убита мать. Дали опрокинула еще одну крышку. Все было правильно. Девчонка все понимала, она не говорила ничего лишнего, утешающего - какое тут утешение? И она знала, что это такое, знала тоже. Вы поешьте, сказала проводница, и Дали начала есть колбасу, хлеб, хрустеть соленым огурчиком... Потом она вспомнила, что раньше никогда не пила просто

так, не закусывая, и мимолетно удивилась себе. Она выпила еще и стала рассказывать проводнице про Римонду, и почему-то теперь это было легко. Какая она была, Римонда (постарше тебя, вообще-то, но молодая), что она стихи писала, и хотела учиться, и как познакомились, и как Римонда училась летать, и как сбила в первый раз "Маггона", и как ее все любили, и как она относилась к Дали, и что она решила завести ребенка, и у нее получилось, и вот, в последнюю ночь, наутро она должна была ехать в тыл... И про этот злосчастный бой тоже рассказала.

Потом девчонка ушла по своим рабочим делам. И Дали уснула. Когда она встала, голова почему-то не болела. И вообще, хотя мир был серым и тоскливым, но оказалось, что в нем можно как-то передвигаться. Что-то делать и говорить. Дали вышла на перрон - поезд, кажется, опять застрял. Купила детям шоколада. Она везла мало подарков и в который раз пожалела об этом. Поезд тронулся - Дали едва успела вскочить в тамбур. И уже через три часа, замедляя ход, локомотив вошел в пределы зеленой, чистой, не тронутой войной Листраны.

Дали узнавала улицы. Открывала их заново, одну за другой. Так же, как во времена детства, грохотали по мостовой подковы лошадей, катились коляски. Скакали верхом девочки в красивых амазонках или в брюках. Каждый дом, каждая завитушка на чугунных воротах, окно в кружевных занавесках, яркая клумба рассказывали, напоминали, здоровались. Листрана оставалась неизменной. Чисто вылизанные тротуары, узорами выложенные камни, ухоженные клумбы вокруг двухэтажных особняков и маленьких, словно игрушечных, домиков. Мелкие перемены, происшедшие за год, лишь подчеркивали эту незыблемость листранского бытия. Поставили новый телефон-автомат на углу Желтого бульвара, на Лиственной улице вместо полосы асфальта сделали газон и высадили молоденькие деревца. На площади Дождя (розовые с белыми колоннами зданьица, араукарии между ровных асфальтовых плит, гуляющие с собачками старушки) поставили маленький белый обелиск. Дали подошла, прочла надпись. Закусила губу, и слезы не выкатились из глаз. Было бы совсем глупо теперь плакать, за двести метров до родного дома. Хотя на памятнике и был изображен маленький самолетик, и выбито было под ним: Погибшим в небе. Под обелиском лежали цветы.