Разорванный круг - [5]

«Ягуар» медленно выезжает с территории раскопок. Оказавшись на шоссе, он издает громкий рык, из-под колес вздымается облако пыли.

И он исчезает.

Мы погружаемся в тишину. Только ветер чуть-чуть шевелит кроны деревьев и студенты тихо переговариваются между собой. В этой тишине мне в голову приходят две мысли. Во-первых, меня надули. От досады я так сильно стискиваю зубы, что на глазах выступают слезы. Вторая мысль еще хуже. Я всегда был человеком послушным и обязательным. Винтиком, но необходимым, хорошо запрятанным в глубине винтиком, который никогда не должен подводить свой механизм. Норвежские органы охраны памятников доверили мне функцию контроля. И я этого доверия не оправдал.

Но черт меня побери, если профессор Грэм Ллилеворт ускользнет с этой находкой. Теперь дело не в отношениях между Ллилевортом и отделом древностей. Или между ним и Инспекцией по охране памятников. Или между ним же и прокуратурой.

Теперь нас осталось только двое: Ллилеворт и я.

У меня нет «ягуара». Моя машина больше напоминает надувную резиновую игрушку для купания, позабытую ребенком на пляже. Розовая, марки «Ситроен 2 CV». Летом на ней можно ездить с откинутой крышей. Я дал ей имя Болла. Мы живем с ней душа в душу, если это вообще возможно в отношениях между человеком и механизмом.

Сиденье скрипит, когда я сажусь за руль. Надо приподнимать дверцу, чтобы замок защелкнулся. Рычаг переключения передач похож на зонтик, который какая-то истеричка в порыве ярости воткнула в торпеду. Я включаю первую скорость, жму на газ и пускаюсь в погоню за профессором.

На автомобильных гонках я бы представлял собой жалкое зрелище. Болла разгоняется до ста километров целую вечность. Но ведь я все равно прибуду к месту назначения. Только несколько позднее. Мне не к спеху. Сначала я поеду в отдел древностей, чтобы доложить обо всем профессору Арнтцену. Потом в полицию. Нужно сообщить о происшествии таможенникам в Гардемуене. И еще на паромный причал — «ягуар» затеряться никак не может.

Я откидываю крышу машины летом, потому что люблю, когда ветер треплет ежик волос на моей голове. Тогда я могу помечтать о прогулках в кабриолете под беззаботным небом Калифорнии, о жизни загорелого пляжного красавца, окруженного девушками в бикини, купающегося в море кока-колы и поп-музыки.

В школе меня прозвали Белый Медведь. Конечно, потому, что Бьорн значит «медведь». Но в еще большей степени потому, что я альбинос.

4.

Когда в мае профессор Трюгве Арнтцен спросил меня, не хочу ли я принять полномочия контролера раскопок у монастыря Вэрне на это лето, я только на одну десятую воспринял это предложение как возможность проявить себя. На девять десятых это был повод выбраться из замкнутого пространства комнаты. Не обязательно быть психом, чтобы внушать себе, что четыре стены, пол и потолок каждую ночь сближаются на несколько сантиметров.

Профессор Арнтцен — муж моей матери. Я бы не хотел использовать в данном случае слово «отчим».

За долгие годы общения со студентами профессор успел забыть, что каждый человек — индивидуальность. Студенты превратились для него в однородную массу. Со временем профессор привык к академическому единообразию, стал нетерпеливым и раздражительным. Отцовское наследство сделало его чрезвычайно богатым. И весьма высокомерным. Очень немногие студенты его любят. Подчиненные на него клевещут. Я их прекрасно понимаю: сам его терпеть не могу. Для этого у нас всех есть свои причины.

Сейчас я в центре Осло, в бешеном столпотворении, сопровождающем конец рабочего дня. Лето клонится к концу. Душно, в воздухе парит.

Я барабаню пальцами по рулю. И пытаюсь понять, куда едут все остальные. Кто эти люди? Что им тут понадобилось в этот час? Черт бы их всех побрал! Смотрю на часы и вытираю пот со лба. Хотел бы я остаться на дороге один! Об этом мечтает каждый из нас. Всех поразило коллективное безумие автомобилизма. Только никто этого не замечает. Это и есть главный признак сумасшествия.

Дверь профессора Арнтцена закрыта. Кто-то стащил семь букв с таблички на двери. И как ребенок, я стою и зачарованно читаю: «Про ее ор югве Ар цен».

Выглядит как тибетское заклинание.

Только собираюсь постучать, как слышу голоса за дверью. Подождем. Отхожу к окну. Подоконник покрыт пылью. Под окном, перед светофором, останавливаются машины, пешеходы едва двигаются из-за жары. На служебной автостоянке музея машин почти нет.

Похоже, я слишком торопился, когда ставил свою Боллу. Обычно я бываю внимательнее. Но сверху я все вижу. Очевидно, главное преимущество Господа Бога заключается именно в том, что он всегда имеет полный обзор. Между темно-серым «мерседесом» и маленьким «саабом-турбо» стоит «ягуар» цвета бордо.

Я осторожно прикладываю ухо к двери.

— …precautions![11] — доносится до меня голос профессора Арнтцена.

Он говорит по-английски. Интонации униженные. Надо быть очень могущественным человеком, чтобы унизить этого профессора.

Я догадываюсь, кто там.

Другой голос что-то произносит, но мне не разобрать что. Это Ян.

Арнтцен: Когда он приедет?

— Завтра утром, — отвечает низкий голос. Это профессор Ллилеворт.