Разнотравье - [18]
Поблизости послышались шаги.
— Это кто? — спросила Настя.
— Ясно кто, — отозвался Гриша. — Лигроином несет за версту.
— Разрешите с вами посидеть? — сказал тракторист.
— Только не мешай. У нас тут не зубоскальство, — ответила Лена и продолжала: — После этакой работы вы хотите темпы сдать?
— Это кто выступает? Вы, Лена? Разрешите с вами рядышком…
— Садись, только двинься, двинься, замараешь. Так вот, ребята…
— Да что вы, товарищи, все серьезничаете, — сказал тракторист. — Довольно вам голову ломать. Давайте лучше споем.
— Ты бы шел, друг, — сказал Гриша.
— А чего ты меня гонишь?
— Гнать не гоню, а коли не замолчишь, так турну — прямо до вагончика полетишь.
— Смотри-ка какой. Кабы тебя не турнули.
— Не надо, не надо, Гриша, — видя, что надвигается драка, торопливо заговорила Лена, — И правда, давайте споем. Ты, танкист, садись под окошко, вон там, там есть скамеечка, да запевай.
— Нет, я уж с вами рядышком.
— Тогда не станем петь. Садись. Пойдем, сведу.
Тракторист сел под окном, и ребята стали сговариваться, что петь.
— Давайте «Рябину», — предложила Настя.
— Нет, «Рябина» тихая, — ухмыляясь во весь рот, сказал Гриша. — Давайте лучше про водовоза. Знаешь?
— Подумаешь! Из кинофильма «Волга-Волга». Я все песни знаю, — ответил тракторист, — И даже арии.
— Только давай громче, — сказал Гриша и поперхнулся.
— Ты его не учи, — добавила Лена, — я слышала, как он поет. Его учить нечего.
Тракторист откашлялся, повозился на скамейке и предупредил:
— Слова буду петь я, вы молчите, а там, где надо тир-лир-лим, тир-лир-лим, — там все. Начали:
Окно с треском распахнулось, и вода, словно мокрая тряпка, плюхнулась на землю.
— Не туды и не сюды, — сказал Павел Кириллович, глядя в темноту и никого не видя. — А теперь подпевайте.
Громкий заливистый хохот несся по деревне. Где-то залаяла собака.
Ошалевший тракторист сперва испуганно озирался во все стороны, а потом, к великому удивлению Гриши, и сам засмеялся каким-то робким и виноватым смешком.
— Как не стыдно! — кричала Лена. — Павел Кириллович, мы же дело обсуждаем.
— Хорошо дело — галдите на весь колхоз.
— Так это не мы, это с эмтээс. А мы про свой участок договариваемся — сорняк на нем опять.
— Завтра договоритесь. А сейчас спать — шагом марш! Что там за сорняк?
— Овсюг, Павел Кириллович. Никак руками не выщипать.
— Я вам не выщиплю!.. Идите по домам, а завтра чтобы чисто было. Сам приду глядеть.
— Что ты, Кириллыч, спокою-то не даешь? — послышалось в избе. — Что там у тебя?
— Да вот, Мария Тихоновна, с комсомолом воюю.
На полу зашлепали босые ноги. В окно выглянула Мария Тихоновна.
— Да кто там? Никого нету. Уж не причудилось ли тебе, Кириллыч? Господь с тобой…
— Хорошо — нету. Их тут полный взвод. Эй, вы!
Никто не откликался. Марии Тихоновны ребята побаивались.
— Ясно дело, причудилось. Видишь, и нет никого. Ложись, милый, устал ты за день-то, набегался.
— Да нет. Здесь они. Замаскировались. Овсюг на участке у Дарьи.
— Так что же за беда! Пройтись машиной и все повыдергивать.
— Вон что! — сказала береза. — Вместе с овсюгом и зерно повыдергивать.
— У нас с ней соревнование, — сказала другая береза Гришиным голосом, — вот она и советует, чтобы похуже было.
— Ох, молоды еще вы, ребята, — вздохнула Мария Тихоновна. — Или это земля не наша с вами? Мне что мой участок, что ваш — одинаковы. И хлеб на ней вырастет не меченый…
— Так ты как это хочешь? — спросил Павел Кириллович. — Или культиватором?
— Я и не знаю, как у вас эта машина называется, у которой сзади зубья, вроде гребни. Этими зубьями землю прочесать. Зернушки-то заложены на два вершка, а у овсюга корни на три, а то на четыре. Вот и надо ухитриться подрезать корни овсюга, а пшеницу не тронуть.
— Рисково, — заметил Павел Кириллович.
— Конечно, рисково. А делать надо. Я вчерась у них была, глядела. Руками его нипочем не возьмешь.
— Я же им говорила, — раздался голос Лушки, — а они не верят.
— Эй вы, слушайте! — крикнул Павел Кириллович.
Ребята молчали.
— Да подойдите сюда. Не бойтесь. Давайте завтра попробуем. Коли что, я отвечаю.
Поговорив немного, ребята разошлись спать, сомневаясь в этой затее.
Пошел спать и Павел Кириллович.
Мария Тихоновна посидела немного у окна, прислушивалась. Ей показалось, что кто-то остался у бревна. Но кругом было тихо, за рекой по-птичьи кричали лягушки украдкой шелестели молодые листья берез. Мария Тихоновна перекрестилась, осторожно — створку за створкой — затворила окно и пошла в хлев поглядеть корову. Все равно, ночь разменяла — теперь не уснуть.
А на бревне сидела Лена.
«Надо бы поговорить с тетей Дашей, — думала она, — очень это ненадежная затея. А еще лучше было бы поговорить с Петром Михайловичем. Почему он не заедет хоть в воскресенье? У них, в городе, в воскресенье не работают. Почему он не пришлет хоть коротенькое письмо? Или забыл он о нас? Или неинтересно ему стало все, что мы тут делаем? Или, может, совестно ему за то, что его сняли? Где он сейчас? Спит ли? Работает? Или смотрит так же, как и я, на эту кривую, худенькую луну?..».
18
А на двадцать четвертого мая пустили культиватор. На следующий день овсюг ослаб, а еще через день увял и засох совсем. Пшеница почувствовала простор, дружно и быстро, как на дрожжах, пошла в рост.
