Разнотравье - [16]

— Я еще вчерась видела, — добавила она, — только вы никому не говорите!

— И глаза у ней другие стали, — сказала Настя. — С чего бы это?

— Испугалась! — сказала Лушка оглядываясь.

— Кого испугалась? — спросил Гриша.

— Только вы никому не говорите. Затеяла она это дело, а теперь, как все ей выдали, испугалась. А ну, как не выйдет? Ведь отвечать придется. Вот что!

— Всем нам отвечать придется, — сказал Гриша.

— Нет, это не оттого, — вздохнула Настя. — Я так думаю, что если даже мы отступимся, она все одно не отступится.

Замолчали. Лушка осторожно обирала губами с горячей ложки капусту. Тракторист доел и попросил добавки.

— А я опять знаю, чего она такая, — вдруг сказала Лушка, — только вы про это никому, никому не говорите.

Все повернулись к ней.

— Агроном с ней гулять не стал. Вот почему.

— Ну, конечно! — сказал Гриша.

— Вот тебе и конечно…

— Надо утешить девушку, — проговорил тракторист, разглядывая свою татуированную ложку.

— Почище тебя утешали, да толку не было.

— Давайте, девочки, соберемся к ней вечером, — предложила Настя, — побеседуем с ней, поплачем вместе… Давайте, девочки?

— Нашли утешенье, — вскочил Гриша. — Хотите, она через час прежняя станет?

— Смотри-ка, какой герой! — недовольно протянула Лушка. — Уж не от тебя ли повеселеет.

У Лушки к Грише было особое отношение, о котором Гриша, к сожалению, не догадывался.

— От меня, от тебя — от всех, — продолжал он. — Давайте работой ее раздразним. Помните, какая она была, когда сыпец возили? Дрожала вся.

— Обыкновенная, ничего в ней такого не было, — сказала Лушка, оглядываясь.

Предложение Гриши приняли равнодушно. Но когда вернулась Лена, все такая же задумчивая и неразговорчивая, ребята принялись работать вовсю и стали загружать сеялку секунд за десять. Гриша бежал к телегам, ловко хватал мешок и покрикивал, трактор трогался и гремел, поблескивая серебряными гусеницами, крышка сеялки то и дело хлопала, и грачи вились над головами.

С соседнего участка подошел Павел Кириллович. Против обыкновения, он никого не учил и не ругался, а, постояв недолго, поглядел заделку семян, молча повернулся и пошел обратно, и только тогда, когда ребят не стало видно, довольно ухмыльнулся.

Лена тоже ожила, зарумянилась и даже стала покрикивать на тракториста. Гриша взглянул на нее и подмигнул Лушке.

Часа в четыре дня неожиданно подошли еще две подводы. Одной из них правил дед Анисим. Оказывается, Павел Кириллович снял эти подводы из бригады Марии Тихоновны и занарядил комсомольцам. Наконец-то, видно, и его сердце тронул этот участок. Вот, наверное, скандалила Мария Тихоновна!..

Теперь, с пятью лошадьми, работа пошла быстрей. Бывали случаи, когда сразу же после разгрузки первой подводы подъезжала вторая, а один раз, когда после второй сразу же появилась третья, вспотевший и вымазанный пылью Гришка закричал «ура».

Лена обдала его с головы до ног таким взглядом, что он остановился.

— И чего ты горло дерешь? — укоризненно сказала она, и Гришка увидел, что глаза ее были такими же грустными, как и утром. — Орешь, словно резаный. Нам не пять, а пятнадцать подвод надо, чтобы «ура» кричать. — И Лена тихо пошла к сеялке.

Снова подошел Павел Кириллович и хотел, видно, что-то посоветовать тете Даше, но вдали, на дороге, показалась чужая телега, и он стал из-под руки разглядывать, кто идет.

Подвода подъехала ближе, и Павел Кириллович узнал председателя колхоза «Красный пахарь».

— Здравия желаю! — закричал Павел Кириллович. — Что нового в районе?

Лошадь остановилась. В телеге, свесив кривые ноги, сидел сухонький, остробородый мужичок в старом путейском картузе. У мужичка были умные, хитро прищуренные глаза.

— А сколько новостей — и не пересказать, — ответил мужичок неожиданно молодым, почти мальчишеским голосом. — Гляди, какие у тебя орлы. Никифор ваш в кузне?

— В кузне.

— Заеду чеку справлю, измучился я с этой чекой, а еще тридцать верст пути-то. На прошлой неделе сделали — и поломалась. Вот как у нас!

— Заезжай. Никифор справит.

Мужичок в путейском картузе цокнул языком. Лошадь нехотя двинулась.

— Так чего нового? — снова крикнул председатель.

— Да кино сделали, знаешь на базаре-то. Людям жить негде, а мы кино делаем. Вот как у нас! Да еще Дементьева сняли…

— Как — сняли? — крикнула Лена, и на носу ее выступили веснушки. — За что?

— Да кто их знает, за что… Чего-то, говорят, не то в вашем колхозе накомандовал, Снимать не снимают, а в контору садят. Бумажки писать. Вот работал, сильно умен человек, а его в контору. Вот как у нас!

Лена не заметила, как уехал председатель «Красного пахаря», не заметила, когда ушел Павел Кириллович. Одна за другой появлялись лошади: Валет, Кралька, Цыган, Игла, что-то кричал Гриша, лязгал гусеницами трактор, но все это, казалось, было далеко-далеко.

«Как же это так? — думала Лена, машинально разравнивая зерно в бункере. — Петра Михайловича сняли за то, что он посоветовал Павлу Кирилловичу дать мне семян. Из-за меня, значит, сняли Петра Михайловича. Неужели мы так глупо надумали, что за это с работы снимать надо?.. А мы вот докажем! Докажем, что правильно делает Петр Михайлович. — Глаза у Лены засверкали. — А потом поглядим, кому смеяться. Сейчас они над ним смеются, а по осени он над ними посмеется. И над этим „шшшш“ тоже посмеется!» — Она оглянулась вокруг. Трактор стоял. Подвод не было. Солнце скрылось за облаком, и на пашне лежала тень.