Размышляя о Брюсе Кеннеди - [39]

— Мы заказы не принимаем. — В голосе официанта не было неприязни. Возможно, он, подобно множеству испанцев, занятых в туристическом секторе, облегченно вздохнул, когда иностранка обратилась к нему не по-немецки или по-шведски.

— Понимаю.

— Sigame ,[65] — жестом пригласил он следовать за ним. Но направились они не в ту часть, которую она сочла рестораном, а в отдельное помещение с накрытыми столами, где не было ни единой живой души. Над входом надпись — «COMEDOR» .[66] Здесь обошлось без подвешенных под потолком окороков. Вдоль стен громоздились застекленные буфеты, и за их дверцами виднелись кружевные салфеточки, а поверху стояли расписные тарелки. На самой широкой стене висела картина, изображавшая чипионский маяк на закате.

Окон не было.

Внезапно из помещения с телевизором донесся шум — крики картежников по поводу только что забитого гола, визг стульев по кафельному полу, но все перекрыл восторженный вопль телекомментатора. Ей совершенно не хотелось оставаться в этом помещении без окон. Уж лучше вернуться туда, где играли в карты, или, на худой конец, к любителям хереса у стойки бара.

А вдруг он не придет? Конечно, эта мысль все время вертелась в голове, пока она ехала из Санлукара в Чипиону (а может, и раньше, когда стояла перед зеркалом в номере и не знала, что надеть), но никогда так навязчиво, как сейчас.

Она представила себя за столиком с графинчиком вина. Одинокая женщина в ожидании свидания, которое не состоится. Интересно, сколько пройдет времени, прежде чем официант оповестит всех и кто-нибудь из картежников подойдет к ней, несчастной, одинокой иностранке, и пригласит ее выпить с ними?

Тем временем официант смахнул со стола пару несуществующих крошек и отодвинул стул. Отсюда открывался самый лучший вид на картину с маяком.

– ¿Le va bien? [67]

Он взглянул на нее, даже одарил широкой улыбкой и, раскинув руки, шагнул к ней — так ей, во всяком случае, показалось, — но миновал ее и устремился к двери:

— ¡Señor Kennedy! ¡Que gusto! ¿Es para comer? [68]

А вот и он, уже вошел, пожал официанту протянутую руку, похлопал по плечу.

— ¿Que pasa, José? [69]

Звук «х» в имени Хосе он произнес не хрипло, как положено по-испански, а просто на выдохе, получилось что-то вроде Осе. Одна его рука лежала на плече испанца, другой он махнул Мириам.

— Hi .[70]

— Hi. — Она тоже легонько махнула в ответ и поспешно опустила руку.

На нем были те же шорты и белые найковские кроссовки, что и в первый день, когда он приезжал на джипе. И те же солнечные очки. Их он в помещении не снял. Не хватало только бейсболки.

Она кое-что заметила, но поначалу не могла толком объяснить — что-то в его улыбке, в жесте, каким он запустил руки глубоко в карманы шорт, перед тем как войти в столовую. Официант — Осе! — перевел взгляд с Брюса Кеннеди на Мириам, потом услужливо отодвинул стулья от стола, приглашая гостей садиться.

— Sorry I’m late .[71] — Он щелкнул по черному циферблату часов на черном браслете. — Вроде последний день, завтра и послезавтра съемок нет. Just socializing a bit ,[72] выпили по стаканчику.

Вот, значит, в чем дело. Оно и видно, по тому, как он старается непринужденно сесть на стул, его выдавала нарочитая сосредоточенность — так бывает у человека, которого останавливают на дороге и велят ему пройти по прочерченной прямой линии.

Хосе спросил, что они будут пить.

— Мне the usual ,[73] — сказал он. — А вам?

Мириам заказала бокал красного вина. Про себя она задумалась, что означает его «the usual», хотя имела некоторые соображения на сей счет. А еще спросила себя, снимет ли он свои солнечные очки.

Брюс Кеннеди откинулся на спинку стула и широким жестом обвел весь зал:

— Я снял все joint .[74] Здорово, а? — Он опять ухмыльнулся, наклонился вперед, поставил локти на стол. Но прежде чем подпереть ладонями подбородок, сдвинул очки на кончик носа. — Днем здесь не протолкнуться. Вечером — ни живой души.

Она обратила внимание на его глаза. Поскольку он смотрел на нее снизу вверх и она видела еще больше белка, чем раньше. Она почти ожидала увидеть на этом белке сеточку кровеносных сосудов, возможно, несколько лопнувших, однако цвет был «нормальный» — нечистый белый, белый цвет яичного белка, белый цвет книжных страниц, полежавших под солнцем.

Мириам вспомнились фильмы, где мужчины — в смокингах или черных костюмах в белую полосочку, большей частью гангстеры — снимали целиком рестораны, чтобы произвести впечатление на своих подружек. Роберт Де Ниро в «Однажды в Америке» снимает целиком ресторан для женщины, которую во что бы то ни стало хочет покорить, — Мириам никак не могла припомнить ее имя, — что ему, впрочем, не удается. И в машине на обратном пути насилует ее.

Хосе принес красное вино и виски — причем виски в высоком стакане, доверху заполненном кубиками льда, и, насколько можно разглядеть, виски в «Эль гато» наливали еще щедрее, чем в «Рейне Кристине».

Чокаясь, она попробовала заглянуть ему в глаза, хотя это оказалось сложно, ведь он уже водрузил очки на прежнее место. Поэтому она смотрела на его лицо в целом, на лоб, на зачесанные назад черные волосы, на нос, большой и толстый, на рот, который, если хозяин не пил, постоянно ухмылялся. На этом лице постоянно, словно приклеенное, было нечто привычно-знакомое, но вместе с тем совершенно чужое. Такое же ощущение она испытывала при виде рекламных щитов вдоль шоссе, когда в пятнадцать лет ездила с родителями в Америку: казалось, ты все это уже видел раньше, в фильме или в телесериале, — будто машины и полицейские, небоскребы и закусочные с гамбургерами, негры и китайцы завезены сюда для съемок эпизода какого-то нового фильма, и смысл всего станет ясен только в кинотеатре, когда ты увидишь на экране смонтированное в необходимом порядке целое.