Размышления о войне и о книге В. Суворова «Ледокол» - [48]

Позднее сам Сталин признавался, что ночь с 29 на 30 июня была для него самой тяжёлой и памятной. Со слов Берии, переданных Хрущёвым в своих воспоминаниях, «Сталин при возвращении из наркомата был совершенно подавлен и сделал заявление, что началась война и развивается катастрофически. Ленин нам оставил пролетарское государство, а мы его просрали. После чего, якобы, объявил об отказе от руководства государством, сел в машину и уехал на ближнюю дачу. Через некоторое время после этого Берия посовещался с Молотовым, Кагановичем и Ворошиловым, и (как вспоминает Молотов, присутствовали при этом Маленков, Микоян и Вознесенский) они все решили поехать к нему на дачу, чтобы вернуть его к деятельности, использовать его имя и способности по организации обороны страны. Когда приехали к нему на дачу, то Берия по лицу Сталина увидел, что тот испугался, решив, что члены Политбюро приехали его арестовать за то, что он отказался от своей роли и ничего не предпринимает для организации отпора немецкому нашествию. Они начали Сталина убеждать, что страна огромная, что есть возможность организовать, мобилизовать промышленность и людей, сделать всё, чтобы поднять их против Гитлера. Сталин пришёл в себя, после чего распределили, кто, за что возьмётся по организации обороны, военной промышленности и прочего» [Хрущёв, 1999].

Каганович называет «прострацию» Сталина «клеветническими выдумками». Не будем возражать, но по воспоминаниям Молотова, находился он в эти дни «в сложном положении». Тут всё дело в терминах, как воспринималось состояние Сталина его верными соратниками. По воспоминаниям Молотова и Микояна, тогда же был создан ГКО и определён его первый состав из членов Политбюро. Однако, как бесстрастно фиксирует журнал посещений сталинского кабинета, его в эти дни в кремлёвском кабинете не было, соответственно и никого принимать 29 июня он не мог. Скорее всего, посещение Наркомата обороны Сталиным состоялось вечером 28 июня, и в воспоминания, написанные через много десятилетий его угасшими от старости верными соратниками, вкралась невольная ошибка. Два дня, 29 и 30 июня, Сталина в его кабинете не было, и на телефонные звонки членов Политбюро он не отвечал, и на дачу не могли дозвониться, что вызвало среди них тревогу и озабоченность.

К сожалению, мы уже никогда не узнаем, о чём думал Сталин в уединении 29–30 июня на даче в Кунцево, в самые тяжёлые и памятные дни, по его признанию, но понять и представить его психологическое состояние можно. А главное, мы теперь точно знаем по его делам, что он придумал в эти дни, чтобы выправить ситуацию на фронте и призвать свой народ на непримиримую борьбу с жестоким агрессором. 3 июля 1941 года вождь наконец-то обратился с речью к советским гражданам, несколько удивлённым его затянувшимся молчанием. Вот что пишет Пауль Карель в своей книге «Восточный фронт»: «“Где он?” – вопрошали русские. Вождь молчал. Он не появлялся на публике. Ни с кем не встречался. Даже не принял членов британской военной миссии, явившихся 27 июня, с тем чтобы предложить Советскому Союзу экономическую и военную помощь. Ходили самые невероятные слухи. Сталин свергнут, поскольку слишком доверился Гитлеру? Договорились до того, что он бежал из страны. Уехал в Турцию или Персию. Так или иначе, вождь не подавал признаков жизни» [Карель, 2003а, с. 42].

Подобных сплетен тогда ходило много, и причина тому – привычная скрытность власти от народа во всех своих делах. Конечно, его речь тронула многих, и прежде всего той непомерной тяжестью в его словах от навалившейся беды, которая глубоко запала в душу каждого, кто её тогда слышал. Выбранный вождём тон тихой скорбной речи и обращение к гражданам страны со словами «братья и сёстры», так непривычные для Сталина, поразили и озадачили многих. По признанию свидетелей, его речь проникла и взволновала сердца большинства граждан и вызвала тревогу за судьбу страны в этой войне и за судьбу своих близких, как уже воевавших на ней, так и готовых встать в строй защитников. Народ в массе своей уже сердцем понял, что жертвы будут большими, и страна Советов заголосила бабьим воем. И как в народе издавна говорят: «Война идёт, всё метёт». Она и начала спешно выметать, без разбора и раздумья, всех, кого можно было поставить под ружьё, да и время торопило. Оно стало самым значимым фактором в самые первые месяцы войны. Время – вот за что бились сейчас командование Красной армии и сталинское руководство. Выиграть время, остановить любой ценой бросок вермахта на восток. Любой ценой создать надёжный рубеж обороны, а прежде всего, навести жесточайший порядок во всех частях Красной армии, чтобы остановить её паническое отступление на главном, московском направлении.

Ясно было, что на подступах к Москве будет решаться судьба всей страны. Сталин это хорошо понимал и действовал привычным для него способом. Для воплощения своего замысла им были приняты драконовские меры. Ставкой был издан хорошо известный тогда в стране приказ № 270 от 16 августа 1941 года «О случаях трусости и сдаче в плен и мерах по пресечению таких действий». Нет смысла и необходимости цитировать здесь содержание всего приказа из-за экономии места. Укажу лишь на то, что Сталин со всей прямотой объяснил непонятливым воинам Красной армии, что их семьи, если они находятся на территории, не занятой врагом, являются заложниками их поведения на фронте, и в случае сдачи в плен и других преступлений их семьи будут лишаться государственного пособия на иждивенцев.