Размышления о воспитании за отцовским столом - [8]

Потерять связь с этим миром, оказаться вдруг ему не нужным оборачивалось для этих людей трагедией.

Вблизи их жизнь вовсе не была так заманчива и ярка, как это казалось издали.

Наш Митька был любимчиком в этом мире. Он был в самом его центре, на самой вершине, всем нужен, всеми любим, всем в радость.

Его хвалили режиссеры. И ставили его работоспособность в пример взрослым артистам. Одинокие студийные женщины испытывали к хорошенькому Митьке остро выраженные материнские чувства. В разнообразных экспедициях и поездках покладистый малый Митька всегда был готов делать то, что не хотелось другим: сходить за автобусом, или принести всем чай в купе, или сбегать в киоск за водой. Кроме того, Митька никогда не сплетничал и не принимал участия в интригах — и его любили коллеги–артисты.

Митька как–то очень легко, мимоходом принимал свою популярность. Не знаю уж, носила ли эта популярность общенациональный или, скажем, общегородской характер, но в масштабах микрорайона он был звездой. Девочки в классе ссорились, если на кого–то из них Митя смотрел дольше обычного. Его школьный приятель Сундуков объявил себя митькиным адъютантом и телохранителем, дежурил на скамейке у подъезда и по собственной инициативе заносил домой его портфель, когда Митька не успевал между школой и студией. Его фотография висела на стенде «Гордость школы».

Митька только махал рукой: ну их, совсем с ума посходили!

Ему завидовали… Говорили, что ему всего лишь везет, и ничего в нем нет особенного… Мол, таких тысячи. Мол, все дело в связях, вспоминали дядю Женю…

Митька не спорил и, кажется, даже не слушал. Пусть говорят! Он работал, это ему нравилось, и какая разница, были у него способности или ему просто везло..

Летом Митька со съемочной группой ездил в Среднюю Азию. А осенью снимался в эпизоде вместе со Смоктуновским. И мы как–то раз даже подвозили Смоктуновского до гостиницы.

Таким образом незаметно пролетело более года. И мы не сразу заметили, что бурная митина жизнь пошла на убыль.

Работа над картинами, в которых участвовал Митька, постепенно подходила к концу. Завершались последовательно этапы, с начальных, смутных и неуверенных, до последних, суматошных и торопливых, и все кончалось.

Наконец участники съемочной бригады в затянувшемся советско–венгерском фильме, продублировав финальный эпизод, наспех, прямо в павильоне звукозаписи распили несколько бутылок шампанского, вспомнили прошедшие месяцы, перецеловались и простились до новых работ.

У Митьки новых работ больше не было.

Поначалу он не придал этому большого значения: с кем не бывает, простои случаются у каждого артиста. Он положил себе за правило несмотря ни на что несколько раз в неделю ездить на студию — чтобы быть на виду, и в нужный момент оказаться под рукой. Кивнув, он проходил вахту, которая считала его за своего, и начинал ходить из павильона в павильон. Каждый день на студии встречались разные люди, зачастую известные, многие из которых узнавали Митьку, хлопали по плечу. «Привет, старик! Ты у кого?» — радовались они. «Пока ни у кого!» — в тон им отвечал Митька. Кроме того, в студийной неразберихе для желающих всегда находилось какое–то дело: например, размотать спутавшийся кабель или, стоя на табуретке, подержать над головой актеров светоотражающий экран, или просто сбегать найти кого–то. Иногда, при удаче, доставалось что–нибудь более интересное; например, спиной промелькнуть в кадре или выкрикнуть какое–нибудь «Держи его!» за знакомого артиста, у которого на сегодня выпала накладка и работа на радио (например) совпала по времени с дубляжем, в котором (представь, старик!) за весь эпизод только–то и нужно, что выкрикнуть один раз это самое «Держи его!». Впрочем Митька не привередничал и рад был самой возможности чувствовать себя нужным на студии.

Если где–нибудь начиналась новая картина и просматривали актеров, Митя всегда оказывался там. Смотрел, волновался за претендентов. Ревновал… Если подбирались подростковые роли, он смотрел с особым чувством, считал, что сам бы сделал то же самое в сто раз лучше, и пробами оставался, как правило, недоволен.

Его самого никто сниматься не приглашал.

Дело в том, что Мите тем временем исполнилось пятнадцать. Из непосредственного мальчика с характером он превратился в интересного подростка. У него сломался голос, лицо вытянулось и утратило детскую округлость. Чисто внешние данные перестали играть прежнюю роль. Старшеклассника пятнадцати–семнадцати лет без большой натяжки может сыграть выпускник театрального института, естественное обаяние которого закреплено актерской тренировкой. Профессионалу–режиссеру всегда проще найти общий язык с профессионалом–артистом. Чтобы брать на себя хлопоты работы с непрофессионалами, должны быть очень веские основания.

Кроме того, усложнившийся с возрастом митькин характер сломал его естественный типаж. Как человек (и, возможно, артист) Митька несомненно стал интереснее, но чтобы сыграть это в ролях, уже недостаточно было только приятного лица, нужна была подготовка.

Время от времени Митя ловил на себе удивленные или нетерпеливые взгляды студийцев, но, в основном, к нему относились терпимо. Старожилы видели не один десяток судеб, подобных митиной. Ему втайне сочувствовали. И не раздражались. Пускай себе… В общем не мешает… А парнишке забава.