Разгуляй - [5]

Сам того не замечая, я расходился все больше. Наболевшее исподволь выплескивалось наружу. Вспомнилось недавнее горячее, но в общем-то пустопорожнее толковище на президиуме Общества охраны памятников — резкий, гневный и справедливый упрек, брошенный Петром Дмитриевичем Барановским в адрес руководства и штатных сотрудников, которые, по его мнению, только тормозят дело, вплетаясь в хорошо всем известную и опостылевшую бюрократическую канитель. Этот седобородый прямой и несгибаемый — в буквальном и переносном смыслах — старик, на себе познавший все тернии бескомпромиссной борьбы за сохранение памятников русской национальной культуры, был для всех нас образцом преданности, бескорыстия и профессионального отношения к делу. В тот раз он разгневался не на шутку — грозился даже выйти из состава Общества, если руководство не изменит своей соглашательской политики…

Действительно, два года мы жили радужными надеждами на создание Общества. Наш оргкомитет был воистину бойцовским, и добились мы на первых порах — в общем-то, совсем небольшая группа энтузиастов — немалого по тому времени, если учесть, что начинали мы фактически с нуля. Конечно, нас поддержали своим авторитетом такие ревнители и знатоки отечественной истории и культуры, как Леонид Максимович Леонов, Павел Дмитриевич Корин, ряд крупных ученых Московского университета. Горячо откликнулся на наш призыв первый космонавт планеты Юрий Гагарин. В предоставленном в наше распоряжение Крутицком подворье мы организовали клуб «Родина», сформировали костяк актива. Потом началась тяжба за Новоспасский монастырь, из которого мы добились выселения с десяток учреждений, организаций и контор, осилили даже сверхзловредного заведующего мастерской пишущих машинок, который напоследок пытался сильно понапакостить нам, но просчитался и в конце концов оказался, как принято говорить в таких случаях, в местах не столь отдаленных. А в Новоспасском монастыре пока еще оставалась одна-разъединственная мебельная фабрика, да и ту вот-вот должны были с почетом вынести вперед ногами.

За два года нашего оргкомитетского существования о нас прослышали и в российской глубинке. Вот тут окончательно испортилось наше вёдро — тут запуржило нас вьюгами писем, жалоб, просьб о помощи, о вмешательстве — обо всем, за долгие-долгие годы наболевшем. И покатили мы автостопом по городам и весям российским — иных средств передвижения у нас не было. А вслед за тем пошли по инстанциям — мы просили, требовали, ругались, уговаривали; мы осаждали разные министерства, ведомства, управления, инспекции. И, как ни странно, кое-чего добивались… Потом состоялся Учредительный съезд Общества — тут прорвалась плотина. Сколько было высказано горьких, резких и выстраданных слов. Но мы жили надеждой, что теперь-то, обретя официальный статут, мы — сила; что теперь, объединившись, стиснувшись в единый кулак, мы горы своротим, сдвинем дело с мертвой точки, что теперь ни один кирпич, ни одна щепка попавшего в поле нашего зрения объекта не пропадет втуне.

Лично я силу нашего вновь созданного Общества осознал в первый же день работы учредилки, когда меня со всей приличествующей случаю торжественностью выручали из милиции. Возникла воистину трагикомическая по своей нелепости ситуация. Во время заседания, проходившего с большим накалом в Доме литераторов, один из наших активнейших оргкомитетчиков Саша Ботев публично с трибуны съезда позволил себе усомниться в результативности создаваемого Общества. Он сказал что-то вроде того, что в официальном оформлении ему видится закат нашей бескомпромиссной деятельности, ибо с введением штатного расписания наши места займут чиновники вроде минкультовских или тех, что сидят в инспекции, и что они, отрабатывая зарплату, подпишут любую требуемую начальством бумагу. Зал бурно зашумел. И вот тут-то Саша, я так и не знаю, каким образом пронюхавший о готовящейся акции и, главное, сумевший буквально посекундно связать ее со своим выступлением, предстал в роли прорицателя-ведуна — тут он саданул в десятку. «Вот мы тут заседаем, — сказал он, — сотрясаем воздух клятвами, тешим себя сладостными иллюзиями. А между тем — прислушайтесь, — зал мгновенно замер, и в этой тишине вдруг явственно раздались гулкие раскаты — не то гром, не то отдаленная канонада, не то взрывы: один, другой, третий. — Так вот, слышите? — продолжал наш вещун-оратор. — Пока вы сотрясаете воздух красивыми и гордыми словами, пока тешите свои благородные сердца, а тем временем взрывают остатки Китайгородской стены. Той, что выстояла под ударами Орды, крымцев и поляков, той, под которой истлели останки великой армии Наполеона. Термитной силе соотечественников она противостоять не смогла… Вы спро́сите: где взрывают? Отвечу: напротив российского Министерства культуры». На какой-то миг объявшая зал шоковая тишина вдруг взорвалась шквалом негодования. Но тут же нашлись деловые оперативные люди, предложившие съезду проверить и расследовать случившееся. Со специальным мандатом я был отправлен к месту происшествия. А там — на ударной стройке, которой было объявлено сооружение гостиницы «Россия», — во время замеров трех образовавшихся в стене проломов меня просто-напросто арестовали. Учредительному съезду пришлось экстренно составлять еще одну бумагу, чтобы выручить меня из кутузки. В этой бумаге, подписанной в числе других одним из участвовавших в работе съезда руководителей Министерства охраны общественного порядка — тогдашнего МВД, было косвенно засвидетельствовано, что я не диверсант и не шпион…